Марина Цветаева. Моим стихам, написанным так рано… - стр. 7
Марина Цветаева за роялем. 1906 г.
«Из двух начал, которым было подвлиянно ее детство – изобразительные искусства (сфера отца) и музыка (сфера матери), – восприняла музыку. Форма и колорит – достоверно осязаемое и достоверно зримое – остались ей чужды. Увлечься могла только сюжетом изображенного – так дети «смотрят картинки», – поэтому, скажем, книжная графика и, в частности, гравюра (любила Дюрера, Доре) была ближе ее духу, нежели живопись»
(Ариадна Эфрон «Страницы воспоминаний»)
А Владислав Ходасевич, будучи сам ярым приверженцем классического поэтического стиля, в 1925 году в рецензии на поэму-сказку М. Цветаевой «Молодец» отмечал, что она пишет сказку языком лирической песни, в самой природе которой заложена игра звуком и словом, «слышны отголоски заговора, заклинаний – веры в магическую силу слова; она всегда отчасти истерична – близка к переходу в плач или в смех; она отчасти заумна». И далее – о лексическом богатстве Цветаевой: «Разнообразие, порой редкостность ее словаря таковы, что при забвении русского языка, которое ныне обще и эмиграции, и советской России, можно, пожалуй, опасаться, как бы иные места в ее сказке не оказались для некоторых непонятными и там, и здесь» («Последние новости». Париж, 1925, 11 июня).
Эта впитанная с детства и сохраненная «жадность» к глубинам смыслов языка позволили Марине Цветаевой в нужный момент, в годы Первой мировой войны и революции «легко» (т. е. без внутреннего сопротивления собственной натуры, естественно и органично) воспринять и, когда потребовалось, ввести в свои произведения особенности языка русских былин, русского простонародья, цыган…
В 1920-е – 1930-е годы, живя за границей, в Германии, Чехословакии, Франции, Цветаева в стихах, в прозаических произведениях, в письмах постоянно мысленно возвращалась в Москву, к дому в Трехпрудном переулке, к тем, кто жил в этом доме, кто был с ним связан. За границей Цветаева обратилась к мемуарной прозе. Появились очерки «Рождение музея», «Лавровый венок», «Отец и его музей», эссе «Дом у Старого Пимена» (о своем сводном деде Д. И. Иловайском, жившем в Старопименовском переулке), «Мать и музыка», «Сказка матери», «Черт», «Мой Пушкин», «Живое о живом» (о М. Волошине), «Пленный дух» (об Андрее Белом) и другие. Она подчеркивала: «Все они умерли, и я должна сказать… Я хочу воскресить весь тот мир – чтобы все они не даром жили – и чтобы я не даром жила!» Цветаевой действительно было дано стать летописцем своей эпохи, своего поколения.
И во всех созданных ею вещах выявлялось важное, драгоценное качество Марины Цветаевой как поэта, писателя, творца – тождество между жизнью, личностью и словом, творчеством.
Рождение поэта. «Вечерний альбом». «Волшебный фонарь»
(1908–1913)
Единство, тождество личности и слова, жизни и творчества – драгоценнейшее качество, которое нельзя подделать, нельзя сымитировать (позднее Марина Цветаева сама даст формулу истинного поэта: «Равенство дара души и глагола – вот поэт… Неделимость сути и формы – вот поэт», – «Поэт о критике», 1926 г.). Это качество ясно проявилось уже у ранней Цветаевой в ее первых книгах –