Маньяк Фишер. История последнего расстрелянного в России убийцы - стр. 10
Учительница объясняла новую тему, когда Сережа украдкой засунул руку в карман форменных брюк и зажал свой пенис так, будто собрался его оторвать. Неожиданно стало легче. В такой позе он смог досидеть до перемены, а потом даже успел в туалет. Трагедии не произошло, но теперь мальчик был уверен, что все видели, чем он занимался. К концу учебного дня эта мысль стала постепенно сводить его с ума. Когда прозвенел звонок с последнего урока, Сергей пулей вылетел из класса и побежал домой. Он не учел одного: на следующий день ему нужно было снова идти в школу.
Мне становилось легче, когда я держал его под контролем, но начинало казаться, что все это видят, чувствуют. Страшно было представить, что вызовут родителей в школу с одеждой. Этот способ облегчал мою жизнь в школе, и я не мог от него отказаться.
Из показаний Сергея Головкина
– Как дела в школе? – вполне добродушно поинтересовался отец, когда Сергей вернулся домой. – Успел опозориться или утерпел?
– Утерпел, – коротко ответил сын с гордостью и стыдом одновременно.
– А оценки какие получил? – тем же тоном, но безо всякого видимого интереса спросил Александр, перевернув страницу толстого журнала, лежавшего на кухонном столе.
– Нам не ставили оценки, – оторопел Сережа.
– Значит, двойка. Сейчас детей жалеют, поначалу двойки не ставят, чтобы не расстраивались.
– Нет, правда не ставили, – растерянно возразил мальчик.
– Покажи тетрадки, – потребовал отец, оторвавшись наконец от чтения.
Сережа принес из прихожей черный ранец первоклассника и водрузил его на стол. Отец наугад достал одну из тонких зеленых тетрадей и принялся ее листать. На первой же странице обнаружилась косая черта с точкой и несколько подчеркнутых букв.
– Я же говорил. – Александр удовлетворенно откинулся на спинку стула. Мужчина посмотрел на ребенка, который с искренним изумлением разглядывал исчерканные страницы и, казалось, даже не помнил, как все это писал и когда кто-то успел что-то проверить. Отец презрительно скривился, схватил сына за шею и стал тыкать лицом в раскрытую тетрадь.
– Кто это сделал? Я тебя спрашиваю, кто это сделал?! – шипел он. – Двоек, говоришь, не получал? Да что ты еще, кроме двоек, можешь принести?
– Нет же…
– Что «нет же»?
– Оценки нет, – захныкал Сережа.
– Потому что тебя пожалели. Ты так жалок, что тебе даже оценки не ставят.
– Оценки нет, – бессмысленно повторял мальчик, понимая, что сейчас трагедия все-таки произойдет и на школьных брюках появится мокрое пятно.
Отец еще раз ткнул его лицом в тетрадку и отпустил, брезгливо глядя на размазанные кляксы, появившиеся на бумаге, и на следы черточек и галочек на детском лице.
– Получишь двойку – ты нам с матерью больше не сын. Посмотрим, сколько тебя там жалеть будут, – процедил Головкин-старший, вновь открывая толстый журнал, посвященный достижениям науки и техники.
Сережа усвоил урок и ни разу не принес домой плохой оценки. Впрочем, он подозревал, что дело было в жалости учительницы, которая всегда как-то чересчур по-доброму относилась к нему, слишком участливо выспрашивала о том, как у него дела и приготовил ли он домашнее задание.
За Головкиным закрепилось место за третьей партой в центральном ряду. Никому не нравилось здесь сидеть, так как учительница имела привычку именно возле нее рассказывать новую тему. Пересаживаться без разрешения учителя было нельзя – незачем приятелям сидеть рядом и без конца шушукаться на уроках. Иногда расшалившихся школьников разводили по разным частям класса, и тогда, случалось, у Сережи появлялся сосед по парте. Однако Головкин, все это время мечтавший о том, как будет сидеть рядом с кем-то, чувствовал панический страх, который сжимал горло, едва к нему кто-то подсаживался. Учительница сразу поняла, что мальчик плохо переносит повышенное внимание, поэтому старалась не вызывать его лишний раз к доске. Все письменные задания Сережа выполнял с легкостью, редко получая за них оценку ниже пятерки.