Мантия с золотыми пчелами - стр. 2
То первое убийственное поражение на любовном фронте повлияло на его будущие отношения с женщинами. Он дал себе зарок: осечки больше быть не должно, и заводил интрижки со смазливыми куколками, которые сами вешались ему на шею.
Гордость не позволяла ему искать встреч с бывшей одноклассницей – с того памятного дня он старательно избегал ее. Особого труда это не составило. Во-первых, Тарханины переехали – родителям дали квартиру в Отрадном. Во-вторых, всех школьных друзей-приятелей разбросало в разные стороны. Он изредка виделся с Пашкой, с которым последний год сидел за одной партой, и тот охотно делился слухами: кто где устроился, кто женился, кому повезло, а у кого черная полоса. Игорь напряженно ждал, что приятель упомянет об Уле, но тот говорил о ком угодно, только не о ней. Самому спрашивать язык не поворачивался. «Что было, то быльем поросло, – твердил он про себя. – Пашка правильно поступает. Ни к чему бередить душу!»
Уля как в воду канула.
Однажды Игорь не выдержал – ноги сами принесли его в тихий московский дворик, где он впервые с дрожью в сердце прикоснулся губами к щеке девушки… Отсюда он провожал ее в школу и сюда приводил после уроков. Их скоротечный роман вспыхнул в выпускном классе и длился полгода. Весной они допоздна сидели на лавочке, слушали, как фальшиво бренчит на гитаре сосед Ули, веснушчатый рыжий паренек, и обнимались украдкой. Ее окна выходили во двор, и после девяти мама Ули, Надежда Порфирьевна, сердитым голосом звала дочку домой. Та поспешно вставала, а Игорь пешком шагал домой, вдыхая майскую свежесть и наслаждаясь предвкушением завтрашнего дня. Завтра он снова увидит Улю! Такого упоительного ощущения восторга и трепета он больше не испытывал…
– Уля… – пробормотал Тарханин и заложил руки за голову, закрыл глаза. – Какая ты сейчас? Где ты? Кем работаешь? Замужем?
Он посчитал, сколько лет прошло. Целых четырнадцать! Сам он успел жениться, развестись и теперь с удовольствием вел холостяцкую жизнь. На жену не обижался – сам выбирал. Чтобы – боже упаси! – ничего общего с Улей: ни внешне, ни внутренне. А потом день за днем занимался самогипнозом, убеждал себя, что счастлив. Но через два года терпение оборвалось.
Жгучее желание увидеть Улю – хоть со стороны, хоть краем глаза – внезапно вспыхнуло в нем с ужасающей силой, поглотило, затопило, как весенний разлив реки затапливает луга. Раньше Тарханин справлялся с этими приступами тоски по прошлому, но каждый раз это давалось ему все труднее. С годами к ним прибавилось чувство вины.
Он вскочил с дивана и зашагал по комнате. Вдох… задержка дыхания… медленный выдох… вдох… выдох… Тугой спазм в груди постепенно ослаб, рассеялся по телу тупой болью. Затылок отяжелел, заныл.
– Дурость, – пробормотал Тарханин, усаживаясь за компьютер. – Совершеннейшая дуристика!
Он нарушил наложенное им же самим табу: заглянул в одну из социальных сетей. Хорошо знакомые и забытые лица, строчки новой биографии, той, которая началась после выпуска. Многих нельзя было узнать, кое-кто просто слегка изменился, некоторые как будто остались прежними… Ули среди них не было. Он отыскал ее на одном из групповых снимков, долго всматривался в милые неправильные черты, ощущая, как просыпается в сердце юношеская страсть – незрелая, взрывоопасная, словно сухой порох.