Мания встречи (сборник) - стр. 41
Фира завела Одю в какой-то пустынный и по виду совсем нежилой подъезд. По шаткой лестнице они спустились вниз, в подвал. Фира открыла растрескавшуюся скрипучую дверь и включила свет, очень тусклый, какой-то зеленоватый.
– И эту развалюху у вас отнимают? – возмутился Одя, оглядывая обшарпанные стены с маленьким окошком наверху, которое, должно быть, днем почти не пропускало солнечного света. Холсты в беспорядке жались по стенам.
Черная Шапочка вертела в руках роковую бумагу.
– Вот, на днях получила. Извольте, мол, выселиться в течение месяца.
– Покажите!
Одя с чувством какого-то тайного узнавания почти выхватил из ее рук начальственную грамоту и, взглянув, присвистнул.
– Что вы? – изумилась Фира.
– Я точно чувствовал… Опять этот Акинфеев Р. И. Видите, кто подписался под распоряжением?
Фира, склонившись к бумаге, стала разглядывать крючок подписи.
– А-кин-фе-ев. Прочли? – торопил Одя.
– Вы его знаете?
В голосе Фиры звучала растерянность.
– Еще как! Это он подписал приказ об уничтожении Института старой и новой философии. А меня туда взяли аспирантом. Такое разочарование, Фира!
– Я понимаю, Володя. И институт этот знаю. – Она помедлила. – Там работали… некоторые мои друзья.
– Правда? – Одя обрадовался сквозь накатившуюся печаль. – Я, значит, не случайно спутал вас с Белой Шапочкой. Она плакала, когда сносили. Она, должно быть, была вашим прообразом. Намеком на то, что я вас встречу. Так бывает. Вот ведь и Ромео… – Он умолк, понимая, что его занесло. И продолжил тему Акинфеева: – Этот же Акинфеев значится в ведомости по зарплате в нашем Доме художественного творчества. Но его там в глаза не видели! Недаром Ксан Ксаныч просил запомнить его гнусную фамилию.
– Ксан Ксаныч? – насторожилась Фира. – Кто это?
В ходе разговора она повернула одну из своих работ лицом к Оде, и он увидел…
Должно быть, это был ее автопортрет, но в образе библейской царицы – с мерцающей драгоценностями диадемой на голове, в браслетах на руках и длинных серьгах в ушах. Но вокруг нее было что-то из другой реальности – облупленные стены, обтрепанные стулья, старый чайник на газовой плите… И все это сияло и переливалось в таинственной и значительной красно-коричневой «рембрандтовской» гамме. Это была библейская царица, оказавшаяся на каких-то жизненных задворках, угнетенная и замученная, но все равно излучающая свет и женственную прелесть…
– Я вас спросила о Ксан Ксаныче, Володя! Кто это?
Почему-то она зацепилась за это имя.
– Простите, Фира. Я засмотрелся. Не думал, что вы так талантливы. И еще вы… вы… прекрасны.
– Я вам гожусь в мамы, мальчик, – смеясь, сказала Фира.
– И в тетушки, и в сестры, и в племянницы. У меня никого нет. То есть есть, но так далеко, что словно бы и нет. Возьмете меня в родственники, Фира?
– Возьму! – снова рассмеялась она. – У меня тоже с родственниками напряженка. Вроде и есть, и нет. Чужие. А этот Ксан Ксаныч – ваш родственник?
– Это мой учитель, – серьезно сказал Одя и почувствовал тепло в груди. – Вот же он!
Он вытащил из кармана фотографию Либмана, подаренную придурком, которую всегда с тех пор носил с собой. Она его грела.
– Видите как… – Фира глубоко вздохнула. – Я ведь его знала… Давно. У вас, Володя, действительно интуиция… У него был друг… Но это совершенно не важно. Лучше я поимпровизирую на его тему.