Манхэттен - стр. 49
Мэзи остановилась как вкопанная.
– Что ты сказал, Джимми?
Джимми почувствовал, как жгучий стыд пронизал его; он опустил глаза.
– Я сказал, что ты сумасшедшая.
– Разве ты никогда не был в воскресной школе? Разве ты не знаешь, что в Библии сказано: «Если ты назовешь своего ближнего сумасшедшим, то попадешь в геенну огненную»?
Джимми не смел поднять глаза.
– Я больше не буду играть, – сказала Мэзи, выпрямившись.
Джимми каким-то образом очутился в передней. Он схватил шляпу, сбежал вниз по белой мраморной лестнице, мимо шоколадной ливреи и медных пуговиц лифтера, в вестибюль с розовыми колоннами и выскочил на улицу. Было темно и ветрено. Во мраке маячили зыбкие тени и гулко раздавались шаги. Наконец он добежал до гостиницы, взобрался по знакомой красной лестнице. Он шмыгнул мимо маминой двери. Пожалуй, еще спросит, почему он так рано пришел домой. Он вбежал в свою комнату, запер дверь на ключ и прислонился к ней, задыхаясь.
– Ну, ты все еще не женат? – спросил Конго, как только Эмиль отворил ему дверь. Эмиль был в нижнем белье. В комнате, похожей на обувную коробку, было душно, она освещалась и отоплялась газовым рожком под жестяным абажуром.
– Где ты был все это время?
– В Бизерте,[98] в Трондье…[99] Я хороший моряк.
– Гнусное это дело – быть матросом… А я вот скопил двести долларов. Служу у Дельмонико.
Они сели рядом на неубранную кровать. Конго вынул пачку египетских папирос с золотыми мундштуками.
– Четырехмесячное жалованье! – Он хлопнул себя по ляжке. – Видел Мэй Свейтцер? – Эмиль покачал головой. – Надо мне разыскать этого постреленка… Знаешь, в этих проклятых скандинавских портах бабы подъезжают к пароходам в лодках – здоровые, жирные, все блондинки…
Оба молчали. Газ шипел. Конго вздохнул со свистом.
– C'est chic ça, Delraonico![100] Почему ты не женился на ней?
– Ей хотелось, чтобы я околачивался около нее просто так… Я повел бы дело гораздо лучше, чем она.
– Ты слишком мягок. Надо быть грубым с женщинами, чтобы добиться от них чего-нибудь. Заставь ее ревновать.
– А ей это безразлично.
– Хочешь посмотреть открытки? – Конго достал из кармана пакет, завернутый в газетную бумагу. – Вот это Неаполь; там все мечтают попасть в Нью-Йорк… А это арабская танцовщица. Nom d'une vache,[101] как они танцуют танец живота!
– Стой, я знаю, что мне делать! – вдруг крикнул Эмиль, бросая открытки на кровать. – Я заставлю ее ревновать.
– Кого?
– Эрнестину… Мадам Риго…
– Конечно, пройдись несколько раз по Восьмой авеню с девочкой, и я ручаюсь, что она сдастся.
На стуле подле кровати зазвонил будильник. Эмиль вскочил, остановил его и начал плескаться под рукомойником.
– Merde, надо идти на работу.
– Я пойду поищу Мэй.
– Не будь дураком, не трать все деньги, – сказал Эмиль; он стоял перед осколком зеркала и, скривив лицо, застегивал пуговицы на чистой рубашке.
– Абсолютно верное дело, я вам повторяю, – сказал человек, приблизив свое лицо к лицу Эда Тэтчера и похлопывая по столу ладонью.
– Может быть, это и так, Вилер, но я уже видел столько банкротств, что, честное слово, не хочу рисковать.
– Слушайте, я заложил женин серебряный чайный сервиз, мое бриллиантовое кольцо и все детские вещи. Это верное дело. Я не взял бы вас в долю, если бы мы не были друзьями и если бы я не был должен вам деньги. Вы получите двадцать пять процентов на вложенный капитал завтра к двенадцати часам. Потом, если захотите все придержать, – придерживайте, а нет – так продавайте три четверти, держите остальное два или три дня и вы будете крепки, как… как Гибралтар.