Малыш - стр. 27
– Как думаешь, Элиза?..
– О чем вы, госпожа?
– Будет ли наш ангелочек любить театр?
– Он-то?..
– Да ты только присмотрись к нему! Он будет, кажется, красив… У него чудные глаза… благородная осанка… О, уже теперь заметно, что он будет восхитительным первым любовником.
– Тра-та-та! Вот вас и понесло опять!..
– Я научу его играть на сцене… Ученик мисс Анны Уэстон! Как это хорошо будет звучать…
– …лет через пятнадцать.
– Так что ж, пусть и через пятнадцать лет! А все же он будет тогда прелестным молодым человеком, и все женщины…
– …будут вам завидовать! – договорила Элиза. – Слыхали мы уже такое! А хотите знать, госпожа, что я об этом думаю?
– Что же, Элиза?
– Этот ребенок никогда не согласится быть актером.
– Но почему?!
– Да потому, что он слишком серьезен для этого.
– Ты, пожалуй, права, – согласилась мисс Уэстон. – А впрочем, там видно будет…
– Да, госпожа, время еще есть!
Действительно, времени у них было еще много, и если бы, вопреки мнению Элизы, Малыш оказался способным играть на сцене, то все могло бы кончиться к общему благополучию…
Пока же у мисс Уэстон возникла оригинальнейшая мысль, какая могла зародиться только в такой голове, как у нее: она решила, что Малыш все же должен в ближайшем будущем выступить на лимерикской сцене.
Ему, пятилетнему, выступать на сцене!.. Поистине лишь такой взбалмошной особе могла прийти в голову подобная несуразность… Впрочем, идея эта была не столь уж сумасбродна. Дело в том, что мисс Уэстон разучивала в ту пору драму или, вернее, мелодраму под названием «Терзания матери», которая за годы постановки уже успела извлечь из глаз зрителей столько слез, что ими можно было бы заполнить все реки Соединенного Королевства. Так вот, в этой пьесе была роль ребенка, покинутого матерью из необходимости и затем найденного ею в самой ужасной нищете. Роль эта была, конечно, немой. Ребенок, исполнявший ее, должен был только подчиняться ласкам и объятиям «матери», давать вертеть себя во все стороны, но не произносить ни слова.
Наш герой как нельзя более подходил для этой роли – и ростом, и все еще бледным личиком, и глазами, столь привыкшими лить слезы. Каково будет впечатление, когда он появится на сцене, да еще рядом со своей приемной матерью! С каким увлечением, с каким пылом проведет она пятое явление в третьем акте, ту сцену, когда у ее героини хотят отнять сына! Ведь изображаемое на сцене будет почти действительностью, ее ужас и страх потерять ребенка будут почти реальны! Несомненно, успех в этой драме превзойдет всю ее прежнюю славу.
Вскоре Малыша стали водить на репетиции. Он был ошеломлен всем увиденным и услышанным. Мисс Уэстон, исполняя роль, называла его «своим малюткой», но казалась не особенно отчаявшейся, когда стискивала мальчика в объятиях, и совсем не плакала, прижимая его к своему сердцу. И действительно, к чему плакать на репетициях, зачем портить себе глаза понапрасну? Достаточно будет пустить слезу перед зрителями.
Мальчик чувствовал себя неловко. Он был совсем подавлен видом темных кулис и огромного пустого зала, куда свет проникал лишь через маленькие окошечки в конце амфитеатра, где было мрачно и уныло, точно в доме покойника. И тем не менее Сиб – по пьесе Малыш звался Сибом – делал все, что от него требовали, и мисс Уэстон не замедлила предсказать, что он будет иметь громадный успех – и она, разумеется, тоже.