Маленький памятник эпохе прозы - стр. 24
Родись я мужчиной, то, встретив Марину, не смогла… то есть, не смог бы потом вообще смотреть ни на кого.
Когда мы подросли, Марина стала лениться учиться и, как говорится, съехала. Что её абсолютно не волновало, да и нас, её подруг, тоже. Хуже было другое: она вообще не хотела читать книг. Но мы с Людкой, во-первых, уже любили её такой, какая она есть, а во-вторых, Маринку здорово выручал природный ум, в иных случаях ловко подменяющий знания и эрудицию.
Ещё в детстве мне думалось, что, наверное, именно так и происходит с красивыми девочками: им катастрофически не хватает времени на занятия и чтение, ведь огромное количество часов они проводят перед зеркалом. Что естественно! На красоту хочется смотреть, ею надо любоваться. А уж когда ты понимаешь, что ты и есть красота, вообще оторваться невозможно! Размышляла я об этом, ища объяснения тому, что красотки слишком часто бывают… не шибко интересные в разговоре и для дружбы. Но Марины это не касалось! Она была безусловной, любимой подругой.
Наша троица образовалась сразу в начале первого класса и сохранилась до самого окончания школы. За десять лет к нам то и дело прилеплялись одни, другие, классе в восьмом наша школьно-дворовая компания доходила аж до десяти человек вместе с мальчишками. Но мы, ядро, неразлучницы, так и оставались «тремя мушкетёрками» – самыми близкими и в свой узкий круг мягко, но решительно никого не допускавшими.
Конечно, мы не расставались и вне школы – болтали по телефону, гуляли, бегали друг к другу в гости, благо наши дома находились рядом. Наш тройственный союз особенный, нам никто больше не был нужен.
Иногда случались коллективные походы с классом или с какими-нибудь мальчиками в кино, многолюдные игры во дворе. Большими компаниями справляли дни рождения. Но когда нас оставалось только трое, приходило особенное чувство доверия, покоя и то бесценное в дружбе, когда можно вместе молчать без всякой неловкости и не ощущать скуки.
…Одна уставилась в зеркало и с досадой разглядывает подлый прыщ на лбу, другая ушла в себя, угнездившись в диване, задумалась и наматывает на палец бахрому пледа, третья, глядя в окно, любуется, опёршись руками о подоконник, падающим снегом, при этом что-то тихонько напевает, выделывая танцевальные па ногами в тёплых шерстяных носках. Зима, смеркается рано, в комнате заметно потемнело, на улице зажглись фонари. И свет от ближайшего падает через окно на пол скособоченным квадратом, делая наши лица слегка голубоватыми, а скучной обстановке маленькой комнаты придавая волшебную таинственность.
– Включите кто-нибудь люстру! – требует Люда, измучившись оценивать размеры бедствия в виде прыща, чтобы, наконец, решить – выдавить или подождать?
– Зачем? И так хорошо, – негромко отвечает Марина, глядя изумрудными глазами на улицу и приступая к чарльстону.
– Ага… И так хорошо, – отзываюсь я из глубины дивана, убаюканная теплом пледа, Марининым напевным шёпотом, подступающей зимней ночью.
– А мне ни фига не видно! – сердится Люда.
– Малюдки! Заткнитесь, пожалуйста, – мирно прошу я подружек, чувствуя, что сейчас сладко задремлю.
У кого из нас дома это было – с зеркалом, с пледом и окном? Не помню. Сколько набралось похожих эпизодов за десять лет – тысячи. Мы часами торчали друг у друга в гостях, вместе делали уроки, наши родители любили и привечали каждую, и этой дружбе никогда не должен был прийти конец. По всем законам жизненного жанра.