Маленький лжец - стр. 28

, – ответил Нико, практикуясь в немецком.

– Sehr hungrig, – поправил Удо. – «Очень голодный». «Очень» стоит перед словом, а не после.

– Sehr hungrig, – повторил Нико.

Удо иногда ловил себя на том, что с интересом наблюдает за мальчиком: как тот проводил свободное время за чтением словарей, играл с чем-нибудь или подолгу смотрел в окно. У Удо не было своих детей. Он никогда не был женат. Он решил, что после победы в войне найдёт себе настоящую немку с достойным характером и великолепной внешностью. Высокое служебное положение обеспечит ему широкий выбор потенциальных невест, в этом он был уверен. А потом уж, конечно, появятся и дети.

Пока же его озадачивала невинность Нико. В конце концов, мальчику было двенадцать лет. В его возрасте Удо уже выкурил свою первую сигарету, выпил свою первую банку пива и частенько получал тумаков в драках со старшими мальчишками в своём районе Берлина.

Но этот ребёнок был совершенно другим. Однажды вечером, когда Удо пожаловался на головную боль, Нико постучался в его спальню и предложил ему смоченное горячей водой полотенце. В другой вечер, когда Удо попивал бренди, Нико подошёл и протянул ему немецкую книгу.

– Хочешь, чтобы я почитал?

Нико кивнул.

– Тебе?

– Ja.

Удо растерялся. Он понимал, что есть дела и поважнее, чем читать маленькому еврею. Но вскоре поймал себя на том, что листает одну страницу за другой и даже меняет интонацию.

Пока Удо читал, Нико прильнул к нему и прижался к плечу. Такой жест удивил Удо, никогда прежде так близко не контактировавшего с ребёнком. Хотела бы я сказать, что это в какой-то мере растопило сердце Удо и смягчило его дальнейшие действия. Но я не могу отступить от того, как всё было в действительности.

Это не изменило его ни на йоту.

Наступил день отправления последнего поезда – жаркое, влажное, дождливое утро. В начале войны в Салониках было больше пятидесяти тысяч евреев; к моменту, когда этот поезд отъехал от станции, было депортировано сорок шесть тысяч человек. Нацисты намеревались вымести из города весь еврейский сор.

В начале одиннадцатого Лев, Танна, Ева, Лазарь, Себастьян, близняшки, Биби и Тедрос, Фанни и жена пекаря вышли на улицу и присоединились к медленному шествию до вокзала. По необъяснимым причинам их месяцами держали в трущобах барона Хирша, в то время как другие семьи приезжали и уезжали.

Близняшки держались за руки. Каждый взрослый нёс по сумке. Лев приобнимал Танну, всхлипывающую от одной мысли о том, что им приходится уезжать из города, не зная, где находится их младший сын. Себастьян тащился сзади, но держался на шаг впереди Ривки и её семьи, которые должны были ехать на том же поезде. Ривка улыбнулась. Себастьян отвёл глаза.

Он в радостном волнении ожидал отправки последнего поезда. Удо Граф говорил что-то о планах вернуться в Германию после решения «еврейского вопроса» в Салониках. Пинто втайне надеялся, что сможет сбежать в Афины и отсидеться там, пока не станет относительно безопасно.

Его совершенно не мучила совесть в отношении десятков тысяч людей, которых он помогал депортировать. Нужно было как-то выживать; так он себе говорил. Но я знала правду, сокрытую глубоко внутри. Пинто с нетерпением ждал последнего отправления, потому что больше не мог видеть полные отчаяния лица, глядящие на него из накрепко запертых скотных вагонов. Эти впалые глаза. Эти опущенные уголки ртов. Какое ничтожное расстояние между живыми и мёртвыми, подумал он. Несколько сантиметров, не более. Ширина одной двери.