Маленький клоун с оранжевым носом - стр. 19
А легкие у Алика болеть перестали через одиннадцать дней – будто и не болели никогда. Вместо этого начались, правда, неприятные ощущения в области желудка, но к этому Алик привык давно и не обращал внимания. Мне говорил, конечно, но мне он сообщал все – для статистики, которая, как мы были уверены, однажды позволит нам сделать научное открытие и увековечить свои имена для благодарных потомков.
По-настоящему нас беспокоило только одно: однажды у Алика могла заболеть голова или – того хуже – голова болеть не будет, в мозгу ведь нет нервных окончаний, но случится то, что происходило время от времени с желудком, печенью, почками, легкими, желчным пузырем, поджелудочной железой и другими органами. Станет ли Алик на какое-то время другим человеком, потеряет ли рассудок, или все останется по-прежнему, и никто (даже я) не заметит, что глазами моего друга смотрит на окружающий мир совсем другая личность – да, тоже Алик, да, тоже мой друг, но человек из другой реальности, не понимающий, куда он попал, что здесь делает и как ему выбраться домой из этого знакомого, своего, но все равно чужого тела?
Если это когда-нибудь произойдет, что я смогу сделать, чем помочь и главное – кому?
«Ты только не позволяй, чтобы меня везли в психушку, – говорил Алик, когда мы с ним обсуждали эту проблему. – Там сразу вколют какую-нибудь гадость, и тогда…»
Что могло произойти тогда, мы не имели ни малейшего представления и потому дальше в эту тему не углублялись, я переводил разговор на что-нибудь нейтральное, например: как удалось Нателле Берзиной получить по истории четверку, если она даже Дмитрия Донского от Александра Невского отличить не может и считает, что и тот, и другой в начале семнадцатого века освободили Русь от поляков с помощью казаков Ивана Сусанина.
Самая светская беседа…
Первым в списке значился Михаил Бреннер. У меня лично отношения с ним были вполне приличными, если не сказать хорошими, да и с Аликом у Миши отношения в последнее время наладились, однако был в их жизни момент, когда они не только не разговаривали, но видеть друг друга не могли, и если в то время произошла развилка – а она, конечно, произошла, в этом не могло быть сомнений, – то месть Миши могла оказаться поистине ужасной, если использовать лексикон любимых им романов о сицилийской мафии.
Я набрал номер, к телефону подошла Соня, вторая Мишина жена.
– А Миши нету, – сказала она нараспев своим низким голосом провинциальной Кармен.
– Когда будет? – спросил я. – Может, я могу позвонить ему на мобильный?
– Можете, – согласилась Соня, не проявив, впрочем, никакого желания без моей просьбы назвать номер. – Но это дорого.
С чего вдруг Соня начала заботиться о моем кошельке? На этот незаданный вопрос она, впрочем, ответила сразу:
– Миша сейчас в Москве, третью уже неделю, по делам фирмы.
Понятно. Соня права: звонить на мобильный по международному тарифу могут позволить себе лишь директора крупных компаний, а не мы, простые научные сотрудники.
– Понятно, – сказал я. – Скоро ли он вернется?
– Думаю, – с не очень понятным кокетством в голосе сказала Соня. – Миша вернется домой к праздникам.
Наверно, все-таки не к ноябрьским. Ближайшим праздником был Шавуот, видимо, его Соня и имела в виду. Значит, через две недели. В любом случае ясно одно: вчера вечером Миши не было не только в Иерусалиме, но и вообще в Израиле, алиби у него самое железное из возможных, и следовательно…