Мальчики с железных караванов - стр. 13
Посвящая новых знакомцев в подробности предстоящей путины, Михеич сноровисто развел костерок на камнях, повесил над огнём медный чайничек, бросил в него сушеных ягод, выложил ломти хлеба на стол из берестяного короба, варёную в мундире холодную картошку. Увидел, что мальчишки собрались выкладывать свои «подорожники» и остановил их:
– Ешьте пока, что дают, а своё приберегите.
Поели, напились чаю вприкуску с кусочками сахара. После многочасовой неизвестности забрезжила хоть какая-то определенность, спало напряжение, одолевала дрёма.
Из разговоров приходивших на казёнку к Михеичу бурлаков мальчишки поняли, что главное сейчас – ожидание. Все напряжены от того, что приход весны затягивается, а с ним задерживается и начало навигации. Сплавщики опасались, что вода в реке уйдет под так и не вскрывшимся льдом… И что если до первого мая паводок не начнётся, крестьянские артели сбегут, как это бывало уже не раз. Для крестьянина первое мая – Егорьев день – рубеж, после которого он должен быть только в своей деревне, чтобы начать пахоту. Не вспахал, не посеял – остался голодным сам и семья вместе с тобой. Сплавщики вспоминали прошлые годы, когда в Усть-Утке крестьяне, которым не позволяли уйти с пристани, начинали бунты, усмирявшиеся дежурившими здесь оренбургскими казаками.
У мальчишек путались в голове непонятные слова, которыми были насыщены разговоры встревоженных взрослых. Стало совсем темно, гости водолива разошлись, а от реки ещё больше потянуло холодом. Михеич выдал мальчишкам толстые рогожи, подбросил поленья в костер, устроенный на каменном очаге.
Ночная пристань поражала. С палубы барки видно было множество костров, у которых грелись, ели и спали бурлаки. Это напоминало военный лагерь, который расположился перед крепостью, отдыхая перед штурмом. Только штурмовать люди собирались не крепость, а горную своенравную реку, которая каждую весну убивала своим крутым и непредсказуемым течением людей, вознамерившихся её покорить.
Погрузка на суда шла и ночью. Работали посменно. По сходням с грузом поднимались вереницы людей, затем спускались за очередным тюком… Крики, скрежет металла, ругань и пьяное пение. Бурлаки, свободные от погрузки, получив аванс, тут же шли его пропивать в кабак, который и ночью был открыт для жаждущих. На пристани дежурил военный офицер с командой казаков, чтобы не допускать драк, которые сопровождают любое кабацкое гуляние. Казаки пресекали излишнее веселье.
Усталость взяла своё, и мальчишки заснули у костерка.
Утром, как договаривались, Густомесов остался на казенке с Михеичем, а Швецов с Сохниным разыскали барку Завалишина.
Прохор был высоким, бородатым мужиком, сыпавшим шутками-прибаутками, сдобренными матом. И делал это так мастерски, без нажима, что матерные слова воспринимались как стихи.
– А-а, французы пришли, – насмешливо воскликнул он, когда подростки осведомились, не он ли Прохор Завалишин. – Мне об вас Николай Петрович сказывал. Кто из вас со мной плывёт – заходь, отведу пока в балаган к водоливу.
Ванька с тоской оглянулся на Илью, встряхнул свой короб на плечах и осторожно начал подниматься по сходням.
– Не боись, не покусаю, – насмешничал с борта Прохор, а когда Ванька, наконец, оказался на барке, – показал ему на балаганчик водолива – в точности такой, как у Михеича. – Иди, там можешь скарб свой оставить, никто не позарится…