Мальчик из джунглей - стр. 18
И в этот самый миг Уна в полный рост воздвиглась над течением в нескольких метрах от меня. Вода хлынула с неё каскадом, хобот болтался и брызгался. Сначала я ужасно удивился и облегчённо выдохнул, а потом дико обрадовался. Обиды и злости как не бывало. Уна снова опустилась под воду – над рекой остались только купол головы и глаза. Это она так в прятки играет, сообразил я, и, наверное, меня зовёт в игру. Как тут откажешься? Придумал тоже: обижаться на Уну. И я вбежал в воду.
Уна была лучше любого аквапарка. Она бухалась на бок, чтобы покачаться на воде, и от этого поднимались огромные волны, а я в них нырял. Она то и дело погружалась в реку, а потом внезапно вставала, и с боков её обрушивались целые водопады, а я стоял рядом, восторженно вереща под слоновьим душем. Она хлестала хоботом, окатывая меня водой. Это было настоящее представление. Я всё время покатывался со смеху, так мне было здорово.
Последний раз я вот так резвился в воде с папой в Уэстоне. Я нырял и проплывал у него между ног, а когда выскакивал, папа сажал меня на плечи. А потом мы понеслись галопом на берег, к маме. И мама завизжала: «Ой, не брызгайтесь!», хотя знала, что мы всё равно будем, и мы знали, что она знает. Мы с папой отряхнулись, точно мокрые псы, прямо на маму. И всем нам было так хорошо… Я вспомнил весь тот день в Уэстоне, каждую маленькую подробность, а потом на меня нахлынули воспоминания о доме, о папе с мамой, обо всех нас – о том, как всё было, пока папа не ушёл на войну, пока не нагрянуло цунами. Такие дорогие воспоминания.
Мне вдруг стало очень стыдно. И очень грустно. Я оставил Уну плескаться, а сам выбрался на камни. Ничего уже не будет прежним. Те дни ушли навсегда. Мамы с папой больше нет. Я никогда не увижу больше их лиц, не услышу голосов. И что же я делаю? Скачу в реке, весь такой счастливый, визжа от радости. Как будто всё тип-топ. Тип-топ – дедушкино словцо. Папа погиб, а там на берегу сотни людей захлебнулись в гигантской волне. Не сотни даже, а тысячи. И среди них моя мама. Неужели я так быстро об этом забыл? Как я могу смеяться, когда впору реветь в три ручья?
Я думал-думал, смотрел, как Уна машет мне хоботом из реки, и улыбался про себя. Ничего плохого в этом нет; я откуда-то знал, что мама с папой были бы совсем не против. У цветка кружилась колибри – такая удивительно малюсенькая, такая красивая. Бабочки всех оттенков носились друг за дружкой над водой. И в этот миг скорбь и стыд вдруг покинули меня. Я больше не думал о прошлом, о маме с папой. Я думал о том, что теперь Уна – моя семья. Странно, конечно, звучит. Но чем больше я об этом думал, чем сильнее верил, что так оно и есть.
Сидя на берегу и глядя на Уну, я потихоньку осмысливал своё положение. Если бы не Уна, я бы не спасся – это яснее ясного. Никакой надежды выжить без неё у меня нет, я просто заблужусь – и прости-прощай, Уилл. Вертолёт прилетал лишь однажды, и то несколько дней назад. О присутствии человека говорит только след самолёта, который тянется в небе, в километрах над древесными кронами. Никто не знает, что я здесь. Никто не знает, что я жив, а значит, и искать меня никто не будет. Слониха утащила меня в джунгли, если кто и способен найти путь назад, так это только она. А мне нужно остаться с ней, научиться жить рядом, и тогда всё будет хорошо. Она внесла меня в джунгли – она же и вынесет. Рано или поздно.