Максимы и мысли узника Святой Елены - стр. 10

Когда народ в государстве развращен, законы почти бесполезны, ежели не управляется оно деспотически.

Пускаясь во всякого рода преувеличения, меня восхваляли, как и прочих монархов, коим дано было свершить нечто необыкновенное; но то, в чем истинная моя заслуга, известно лишь мне одному.

Монархи Европы создали собственные армии по образцу моей, но надобно же еще уметь командовать ими.

Меня мало задевают пересуды обо мне парижан: они сродни надоедливым мухам, которые только и делают, что жужжат; мнения их подобны тому, как ежели бы обезьяна взялась судить о метафизике.

Я не буду писать до тех пор, пока лондонские чиновники не перестанут вскрывать мои письма.

С того времени, как я стал во главе государства, я советовался только с самим собой, и это меня вполне устраивало; совершать ошибки я начал только тогда, когда стал прислушиваться к тому, что говорят советники.

Говорили, будто я оскорбил королеву Пруссии, вовсе нет. Я только сказал ей: «Женщина, возвращайся к своей прялке и хозяйству». Мне не в чем себя упрекнуть. Она сама признала свою ошибку. Я велел освободить ее фаворита Хатцфельда^>1.

Приходится согласиться с тем, что фортуна, играющая счастием людей, забавляется, устраивая дела мира сего.

Людовик XIV взял Франш-Конте зимой, но он никогда не дал бы сражения под Москвой в ноябре^>2.

Я все еще внушаю союзникам панический страх! Пусть же они не посягают на мое величие, ибо сие может им еще дорого стоить.

Я нашел в Потсдаме шпагу великого Фридриха и его орденскую ленту: трофеи сии значили для меня куда больше, нежели те сто миллионов, которые Пруссия выплатила мне^>3.

Подчиненные по-настоящему помогают тогда только, когда чувствуют, что вы непреклонны.

Мне известны забавные истории обо всех европейских дворах, которые весьма поразвлекли бы современников, но мне чужда всякая сатира.

Я перечитываю Макиавелли всякий раз, когда позволяют мои болезни и занятия, и все более убеждаюсь, что он – профан.

Мой план десанта в Англию был грандиозным: надобно было построить порты и корабли. В этом предприятии Брюи оказался достойным помощником: в тщедушном теле он носил пламенную душу^>4.

Европейские газеты сравнивают довольно некстати два террора – 1793 и 1815 гг.; я не вижу тут ни малейшей аналогии: с одной стороны все поражает воображение, внушает ужас и возвышенные чувства, с другой – все мелочно, жестокосердно и пошло. В 1793 г. головы составителей проскрипционных списков довольно часто падали во след за головами жертв, в 1815 г. трусы и подлецы, которые пили кровь из одного лишь удовольствия, убивали побежденных, не подвергаясь при этом опасности. Режим 1793 г. пожирал своих предводителей, режим 1815 г. своим собственным оставлял жизнь. Не могу понять, чего добиваются подобным сравнением^>5.

Для правительства нерешительность государей то же, что и паралич в членах тела.

Если бы Илиада была написана современником, никто не оценил бы ее^>6.

Не солдаты меня покинули, но я покинул моих солдат^>7.

Те, кто ищет счастия в роскоши и расточительстве, подобны предпочитающим блеск свечей сиянию солнца.

Я уже довольно сделал для того, чтобы жить в потомках: я завещаю мою славу сыну и мои памятники Европе.

Заурядный человек домогается общества вельмож не ради них самих, но ради их власти, а те принимают его из тщеславия или по мере надобности.