Макошин скит - стр. 27
Ефросинья засмеялась:
– Да не затем. Ты думалатут что-то навроде курорта. Полежать, подумать о жизни, – она лукаво смотрела на девушку, ловко передразнила: – «Посмотреть на свою жизнь со стороны». Да чтоб смотреть на нее и видеть хоть что-то надо не один пуд соли съесть! Ну да ладно… Не в том суть. Главное – пришла. А это уже многое значит. И первое послушание выполнила.
– Какое?
– Ждать… Неужто ты думаешь, не знаю, когда городской автобус приходит на остановку?!
Карина опешила:
– Так вы специально… Сказали Младе, чтобы она задержалась?
– Конечно специально. Твердость воли твоей проверяла. Уехала бы домой – не велика потеря, скатертью дорога. А коль осталась, значит, сильна в тебе воля и желание очиститься. И понравилось мне, как ты Младу защищала, значит, дружить умеешь. Только знай – здесь, в скиту, это скорее против тебя – свои грехи и так тянут вниз, так ты еще и чужие взваливаешь на плечи. Впредь осторожней будь.
– Вы сказали, что накажете меня…
– Передумала я. – матушка Ефросинья пытливо смотрела на девушку. – Пока будешь помогать послушницам, познакомишься с ними поближе, почувствуешь наше сестринство. У нас быт простой – все сами делаем. Работы в поле пока нет, но к ней подготовка идет полным ходом, каждые руки не лишние. Поселишься с Младой. Но помни – о прошлом никого не спрашивай, в грех не вгоняй, не тревожь чужие раны, о своих заботься. Поняла ли?
– Поняла. А можно… Можно своим как-то сообщить, чтобы не волновались. Сказать, что жива я.
Ефросинья посмотрела на Карину. Взгляд стал ледяным. Взяв со стола блокнот, развернула его на чистой странице, подтолкнула девушке:
– Пиши, что сообщить и кому. Я сделаю.
Карина взяла протянутый карандаш, в блокноте написала: «Мама, со мной все в порядке, по возможности напишу через пару недель. Передай Рафаэлю, чтобы не волновался. Карина». И номер мобильного телефона.
Взгляд скользнул по неясному отпечатку продавленных предыдущей записью цифр +90 212 294-5248 Меджнул – удивило именно имя. Возможно, в нем ошибка, но оно выглядело как восточное, арабское. «Неужели здесь кто-то, отказавшийся от ислама?». Мысль показалась невероятной.
Но благодаря ей Карина сформулировала то, что ускользало от нее – она оказалась послушницей, ученицей женщины сильной, властной, и учение ее опирается на старые, домостроевские традиции, забытые сотни лет назад. По крайней мере, это объясняло многочисленные разговоры о вере, боге и пуританскую строгость быта. Девушка выдохнула с облегчением – все-таки то, что это не какая-то секта, успокаивало.
Матушка Ефросинья ее вздох поняла по-своему:
– Так что, передавать записку-то? – смотрела строго, будто испытывала на прочность.
Карина закусила губу, улыбнулась:
– Да, но не к спеху… Как получится.
Ефросинья протянула:
– Так получиться может еще не скоро, – и пона не отпускала ее взглядом.
Карине стало душно. Потемневшие образа́, что висели над подслеповатой лампадкой, будто тоже уставились на нее, так же пристально и нетерпимо, как и сама Ефросинья.
Девушка потупила взгляд, уставилась на подол собственного платья.
– Хорошо, – прошептала. – Я поняла. Пусть так.
И выскользнула из избы. Вдохнула полной грудью колкий от вечерней прохлады и живой воздух. Скит стоял на пушке леса. За оградой тянулись редкие сосенки, уводили в густой, первобытный лес, сейчас черный и мрачный, медленно просыпающийся от спячки. Едва не потерянное ощущение чего-то нового и сильного, расцветающего в ее груди, вернулось к Карине.