Макошин скит - стр. 21
Она остро глянула на Карину, прищурилась. Та задумчиво перекладывала вещи в корзине, молчала.
– И чего тебя сюда, насильно привезли?
– Ну, отчего насильно?.. Муж сказал: или сюда, или в тюрьму. Я, видишь ли, у золовки, ну, у его сестры то есть, кое-чего взяла, – девушка вздохнула, – Выпрямившись, уперла кулаки в тощие бока: – Не выдержала. Бес попутал, однозначно. Сколько раз я эту чертову заколку на ней видела, сколько раз в руках держала, ни одна крамольная мысль не пошевелилась. А тут в гости к ним приехали… А у них дом богатый… Муж ее в администрации работает, сама понимаешь… Ну вот, приезжаем, я в дом первой вхожу, мой Гриша у машины замешкался, сигареты искал. И вот захожу и вижу, как золовка буфет запирает… И, заметив меня, аж побелела вся, съежилась… и так бочком-бочком – в кухню. Спряталась. И до того меня злость и обида взяла, что…
Девушка махнула рукой.
– Ну так если ты воровала, наверно, естественно, что люди ценности перед твоим появлением припрятывали, нет?
– Вот! В самый корень смотришь! Я ж до того раза никогда ничего чужого и не брала. Но разве кого убедишь, раз цыганка – значит, воровка. А тут, как увидела, что эта стерва свое шмотье прячет от меня, так и взыграло во мне. Увидела на столике заколку для волос, обычная побрякушка, думала. А она антикварная оказалась.
Она опустилась на корточки, подняла с берега камушек и со злостью запустила в воду – камень, скользнув по темной поверхности, как капля по раскаленной сковороде, долетел до середины реки и, булькнув, утонул.
– Золовка сразу на меня показала. Муж мой, Гришка, красный весь, как рак, взял мою сумочку, вытряхнул косметику мою, платочки бумажные, мусор всякий вроде транспортной карты… и заколку эту.
Они помолчали.
– Да-а, – протянула Карина. – Неприятная ситуация…
Млада кивнула.
– Гриша сказал, что или я сюда, к Ефросинье, на исправление и замаливание грехов, или разводится со мной… Ох, наревелась я тогда. От обиды. От глупости своей… – Девушка вздохнула.
– Поэтому тебя имя Ефросинья оставила?
– Да. «Имя твое – твой крест», сказала. И вот, послушание дала, – девушка кивнула на корзины с бельем. – Бессмысленное и беспощадное.
Она решительно встала, подняла одну из корзин, уперла дном в бедро и, перехватив за ручку и чуть изогнувшись под весом мокрого белья, стала подниматься вверх по тропинке.
– Отчего бессмысленное и беспощадное? – не поняла Карина, поднимая с камней свою корзину.
Млада тихо засмеялась:
– Да потому что в хозблоке есть прачечная… От колонки насосом вода.
Карина осеклась, поднятая с земли корзина, снова опустилась на камни.
– Как прачечная?
– А так. Ручной труд по мнению матушки Ефросиньи – самый верный способ задуматься о себе и о своих грехах. Его таким, как я и поручают. А ты новенькая, вот матушка тебя испытать и решила…
Карина смотрела на свои красные, стертые до крови руки, которые заледенели до такой степени, что едва гнулись.
– Как же так?! – пробормотала.
Млада оглянулась через плечо:
– Да ты тут и не такое встретишь, не раскисай, подруга… Здесь не жить, здесь выживать надо уметь… Сюда ведь просто так не приходят. И прежними не уходят…
Карина с трудом подняла корзину:
– Ты так просто об этом говоришь.
– Я уже усвоила первый урок…
– Какой?
Они обошли кусты и вышли на тропинку, ведшую к поселку – яркое апрельское солнце отражалось от чисто вымытых стекол, било по глазам. Млада покосилась на спутницу, отозвалась небрежно: