Людоеды - стр. 20
На исходе второго часа беседы Муравьёва надела цигейковую шубу, шляпу из каракуля и важно спустилась по лестнице к машине. Минц был рад, что не взял шофёра – тот убил бы их обоих, и оказался прав. Зинаида Фоминична от самого проспекта Ударников до рынка без передыху болтала, всё больше чепуху. Но попадались в потоке слов и ценные зёрна информации.
Воображая, как с Муравьёвой побеседовал бы Грачёв, Минц уточнил:
– Какого возраста был продавец?
– Ну, лет под пятьдесят, – солидно отвечала бабуля.
– Одет как?
Минц жалел, что напялил дублёнку – в салоне при включённой печке было очень жарко.
– Как? – переспросила Зинаида Фоминична. – Да обычно – ушанка такая богатая, новая. Полушубок, фартук, нарукавники. Да, у него есть такое противное родимое пятно под носом! – вспомнила старуха.
Они ехали мимо заснеженного парка, расположенного близ Шоссе Революции.
– Большое? – уточнил Минц.
– Не так большое, как неприятное. Как будто грязь он не вытер, – объяснила свидетельница. – Но мужчина при этом очень вежливо улыбался. У него две золотых коронки во рту, – прибавила она. – Вот, торгаши-то смолоду золото себе ставят, а мне всё никак. Уже и материал давно лежит – на свои кровные покупала. Так ведь не допросишься. Нахальства во мне мало, не вытребовала удостоверение участника войны…
– Извините, – мягко перебил Саша. – Родимое пятно, два золотых зуба… А какой у него цвет волос – шатен, брюнет, блондин? Цвет глаз не запомнили? Вот в таком ключе, что можете сказать?
– Он, кажется, рыжий, а глаза карие. Очень приветливый человек! – ещё раз подчеркнула Муравьёва. – Сейчас ведь уважения не дождёшься – каждый норовит нахамить. А этот такой приятный, даже ласковый. Кушайте, говорит, на здоровье!
Хотя рынок уже был закрыт, старуха довольно толково объяснила, где стоял тот торговец. Около ворот толкались дядьки с протокольными рожами – они торговали водкой из-под полы. На месте происшествия Зинаида Фоминична вспомнила ещё, что, пока она раздумывала, покупать мясо или нет, торговцу поднесли ещё один поддон со свежей свининой. Он спросил того парня, получится ли у них торговать третьего числа. Парень ответил, что, наверное, товар ещё поступит.
– Значит, третьего он должен быть здесь? Правильно я понял? – обрадовался Минц.
– Говорю, что слышала! – Старуху опять что-то разозлило. – Парень, который с поддоном пришёл, сказал, что товар ещё будет.
– Парня-то не разглядели? – с надеждой спросил Саша, усаживая свидетельницу в машину.
– Нет. Только помню, что голос у него гнусавый, будто соплей в носу полно. Я же плохо вижу вдаль. Так что больше ничего не запомнила. Рядом с тем мужчиной ещё женщина торговала, в павлово-посадской шали. Хорошая шаль. Я давно хотела себе такую же приобрести…
Проводив Муравьёву до дверей квартиры и поздравив с наступающим Новым годом всё семейство, Минц спустился к машине, аккуратно разложил в «дипломате» папки с исписанными листами. Он не любил называть такие встречи допросами – от этого слова веяло чем-то враждебным, казённым. Потом достал зеркальце, причесался, осмотрел своё усталое лицо – разговор с бабулей даже его выбил из колеи.
Уже пошёл девятый час. Нужно было вернуться на Литейный, пересесть на свою машину, доехать до дома. Там Саше предстояло принять душ, переодеться и вместе со Львом Бернардовичем отправиться на Светлановский проспект. Кстати, Саша не хотел встречать Новый год у Софьи. Он договорился с Турчиным о пирушке вскладчину, но сестра закатила истерику. Она демонстративно капала корвалол в выхваченную из серванта хрустальную рюмку и предрекала, что братец её когда-нибудь угробит, как маму.