Люди остаются людьми. Исповедь бывшего узника - стр. 65
– Да.
– Гм… Похвальная прямота. У нас здесь редко сознаются в своей принадлежности к комсомолу, то бишь к Всесоюзному ленинскому коммунистическому союзу молодежи, не так ли? Хотя мне-то отлично известно, что восемьдесят процентов вашей молодежи – комсомольцы. Еще несколько вопросов. Отвечайте быстро. Последняя занимаемая должность в армии?
– Заведующий делопроизводством в штабе дивизии.
– Звание?
– Старший… – Я прикусываю язык. Поймал меня, сволочь. Мекке насмешливо кривит губы.
– Старший политрук? Старший лейтенант?.. Не верю.
– Старший сержант, – помедлив, говорю я. – В Смоленске я зарегистрировался как техник-интендант второго ранга.
– С какой целью?
– Хотелось встретить кого-нибудь из командиров-сослуживцев.
– Понятно. Рассчитывал найти знакомых, стакнуться и бежать. Правда? Ну, ну, договаривайте до конца!
– Нет, – твердо отвечаю я. – О побеге я не думал.
Ишь чего захотел, проклятый шпион!
– Ладно, – говорит Мекке. – Где вы изучали немецкий язык? В спецшколе НКВД?
– В обыкновенной школе, в десятилетке. Кроме того, я брал частные уроки.
Мекке закуривает сигарету.
– И последний, так сказать, деликатный вопрос… Что бы вы сделали со мной, если бы я попал к вам в плен? – Его холодные, колючие глаза, кажется, прощупывают меня.
– Ну, как и любого немецкого офицера… – подумав, отвечаю я, но он прерывает:
– Расстреляли бы?
– Отправил бы в лагерь для военнопленных.
– Вы пешка, – внезапно раздраженно говорит Мекке. – Возможно, я переведу вас в блок для рядовых. Можете идти.
Вернувшись в зондерблок, я подробно рассказываю Худякову о своем разговоре с Мекке.
– Тебя обязательно выпустят отсюда, – говорит Худяков. – Только будь поосторожнее с незнакомыми. И вообще, научись не показывать, когда это нужно, своих чувств – прибереги для настоящего дела.
– Постараюсь…
Тянутся снежные, вьюжные дни. Заканчивается февраль. Настает март. Мы все чаще поглядываем на восток, откуда вместе с солнцем приходят к нам новые надежды. В лагере упорно бродят слухи, что немцы медленно отступают по всему фронту. С мыслями о фронте мы теперь укладываемся на свои треклятые тесные нары, с этими мыслями пробуждаемся по утрам.
Очередное серенькое утро.
– Auf! Auf! – лает угрюмый шеф.
– Подъем! – кричит старший.
Шеф зовет его к себе и что-то быстро говорит ему.
– Всем выходить с вещами! – дрогнувшим голосом командует старший.
Неприятно сжимается сердце. Товарищи берут вещмешки, противогазные сумки – у кого что есть, я цепляю к крючку шинели котелок, и мы выходим. Выстраиваемся в колонну на дороге за оградой. Нас окружают конвоиры. Появляется Мекке в сопровождении нескольких офицеров.
Мекке достает из портфеля бумагу и начинает выкликать людей по фамилии в алфавитном порядке. Вызванные строятся отдельно.
Уходят полковой комиссар, Зимодра, наш старший – майор, Костюшин, Васька. Потом Виктор, Соколов, Типот, Худяков, Ираклий… Через четверть часа на дороге напротив зондерблока нас остается всего человек двадцать.
Мекке прячет список и вместе с другими офицерами направляется в здание комендатуры.
– Марш! – командует начальник конвоя. Колонна отобранных трогается. Даже не удалось попрощаться с друзьями!
Нашей группе приказывают повернуться кругом. Немец-ефрейтор и полицай ведут нас мимо кухни к серому дощатому бараку, огороженному новеньким колючим забором.