Люди остаются людьми. Исповедь бывшего узника - стр. 6
– Военный переводчик второго разряда, – отвечает сухопарый капитан, тот самый, который недавно давал мне направление к Горохову.
– Вот-вот. Оформите… Молодец, доброволец! Я рад, – говорит Шлепков и вместе с комиссаром уходит.
– Видишь, – улыбаясь, говорит мне Коваленко, – неплохо разбираемся в людях.
Оказывается, у него симпатичное лицо: курносый нос и живые, веселые глаза.
И все-таки я еще не совсем понимаю, что теперь со мной будет. Справляюсь у Коваленко. Он подтверждает, что я буду работать в штабе полка переводчиком.
Чудо какое-то!
Мне разрешают сходить на батарею за ужином и отдыхать до завтрашнего дня.
Моя служба военным переводчиком начинается в первую же ночь. Возвратившись из расположения батареи, я устраиваюсь на охапке сухой, теплой соломы в той половине избы, где отдыхают все штабисты, сплю без сновидений и вдруг слышу: «Переводчик!» Меня кто-то трясет, дергает за шинель.
– Переводчик! – кричит кто-то надо мной.
Я хочу повернуться на другой бок, но мне не дают.
– Встаньте, вас комиссар полка, – говорит над моим ухом незнакомый голос.
Вскакиваю, протираю глаза. Спросонья ничего не разберу: кто переводчик, зачем я нужен комиссару.
– Переводчик, проснись, – произносит резкий голос комиссара полка.
Да, это я теперь переводчик…
В темной комнате круг света от коптилки, и в этом желтом мерцающем кругу стоит долговязый, нескладный немец в пилотке, обмотанный женским платком. Комиссар сидит в тени за столом, штабисты приподнялись со своих мест и с любопытством взирают на пленного.
– А ну, поговори с ним, – приказывает комиссар. Подхожу к немцу поближе. Он выше меня на целую голову и дрожит. Где это его прихватили?
– Ирэ намэ унд форнамэ? – начинаю я.
Так близко мне еще не приходилось видеть живого врага. Почему-то ощущаю неловкость.
Немец вдруг разражается потоком слов, на что-то, вероятно, жалуясь.
– О чем он? – спрашивает комиссар.
– Сейчас, – говорю я, вслушиваясь в невнятный лепет… Ни черта нельзя понять: сплошная мешанина из незнакомых слов.
– Биттэ, лангзамер, – прошу я.
– Да о чем это вы? – нетерпеливо снова спрашивает комиссар.
– Я спросил его имя и фамилию и попросил говорить медленнее… У него какой-то странный диалект.
– Байерн? – обращаясь к немцу, называю я наугад одну из известных мне земель Германии.
– О, я, – обрадованно кивает немец. – Пайерн. Аукспурк.
– Он из Баварии, из Аугсбурга… У них там очень своеобразный диалект, – докладываю я комиссару.
– Аугсбург я тоже понял, – вставая, говорит комиссар. – А какой он части?
Я перевожу вопрос. Немец отвечает.
Перевожу на русский трехзначное число – номер гренадерского полка, к которому принадлежит пленный. Это несложно.
– Ну, ладно. В штабе дивизии его допросят как следует. Отдыхайте, – говорит комиссар.
Немца уводят. Немного смущенный, я возвращаюсь на ворох соломы.
Утром чуть свет меня будит Коваленко – зовет умываться. В его руках котелок теплой воды и кружка. Он по всем правилам чистит зубы, не спеша намыливается. Я поливаю ему из кружки.
– Теперь давай тебе, – предлагает он.
После завтрака – чая из общего котла, который мы пьем с сахаром и сухарями, – Коваленко представляет меня своему начальнику, оперуполномоченному полка Милютину, худощавому человеку с бледно-розовым лицом. Милютин дает мне две бумажки. Я тут же перевожу тексты пропуска и удостоверения предателя-полицая. Затем меня подзывает капитан, начальник штаба.