Люди кода. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 7 - стр. 33

Относительно своих возможностей, впрочем, тоже.

* * *

У премьер-министра Израиля Ицхака Левингера в этот день с утра болела голова и все тело ломило, будто после хорошей драки. Хамсин. Вставать не хотелось, но к этому он привык – встал, даже особенно и заставлять себя не пришлось.

В начале десятого он сидел в своем рабочем кабинете, референт показывал ему основные сообщения и зачитывал выдержки из ночных новостей. Информация об экстренном заседании Совета мудрецов Торы не привлекла внимания: Левингеру было не до религиозных, на ливанской границе ночью опять погибли трое солдат.

Однако референт думал иначе и минуту спустя зачитал премьеру ту же информацию.

– Они два раза собирались? – усмехнулся Левингер.

– Один, – референт, знавший премьера не первый год, понял, что добился желаемого: теперь старик начнет въедливо задавать вопросы, пока не разберется в сути происходящего. – Но говорят, на этот раз у раввинов есть доказательство, что явился Мессия.

– Для этого не нужны доказательства, – раздраженно сказал Левингер. – Если Мессия действительно явится, это поймут все и сразу.

Но информацию прочитал. Она была вынужденно короткой – на ночном собрании присутствовал только один человек из доверенных, да, к тому же, в главный зал его не допустили – не тот уровень.

Премьер-министр отложил листок и, преодолевая боль в пояснице, стараясь не кряхтеть, поднялся с кресла (надо сделать спинку жестче, – подумал он), подошел к окну, выходившему на западную часть холма, откуда открывался вид на Израильский музей с куполами, похожими на гаснущее пламя, а правее – на университетский комплекс, низкие и длинные здания которого скрывались в зелени.

Левингер не был религиозен. В детстве, проведенном в Лейпциге, он почти два года посещал хедер при синагоге, но доучиться не пришлось – в тридцать шестом отец, поняв одним из первых, что евреям с Гитлером не жить, собрал свою многочисленную родню и уехал в Палестину, где стал на старости лет бондарем – любимое им оптическое дело на исторической родине прокормить не могло. Ицхак учился здесь у самого лучшего учителя – улицы, а в сороковые годы стал солдатом. Так он сам себя называл – солдат, хотя на деле был просто мальчиком на подхвате; в «Лехи» относились к нему как к интеллектуалу, наверное, потому, что он один среди всех носил очки с сильными линзами и без очков становился слеп, как крот. Ему не нужен был Мессия, потому что не божий посланец создавал Израиль, а такие люди, как Левингер и Бен-Гурион, и Бегин, и Вейцман. Он всегда мысленно ставил свое имя впереди патриархов нации, не боясь, что будет обвинен в мании величия – никто не догадывался о том, что этот очкастый юноша наивно полагал себя равным таким великим людям.

Однажды, – это было во время Шестидневной войны, когда Левингер приехал на Синайский фронт как наблюдатель от Министерства иностранных дел, – он ночевал в одной палатке с журналистом из «Давара». Как его звали… Неважно, имя стерлось из памяти на следующий же день. Журналист был в черной кипе, воевал истово и, кажется, погиб в самые последние часы наступления. А той ночью, черной как неродившаяся звезда, он жарко шептал своему случайному соседу, что это Творец наказывает народ Израиля за ослушание.

«Нельзя было создавать государство, – бормотал журналист, – это грех, равного которому нет. Только Мессия может указать нам, евреям, момент и путь. То, что сейчас существует, не страна Израиля, а плевок в Создателя. Когда придет Мессия и когда будет отстроен Третий храм, и когда все евреи соберутся на большую молитву, тогда и только тогда арабы и все прочие гои поймут, что такое Эрец Исраэль, и покорятся Его воле, потому что почувствуют Его силу. Его, а не нашу. Мир, отвоеванный танками, не Его мир…»