Люциферов бунт Ивана Карамазова - стр. 38
Мы усматриваем это родство в следующем: как в реально-сюжетном новозаветном повествовании, так и в виртуальном пространстве идейно-художественных спекуляций (тенденциозного, гипотетического моделирования), которым предается Иван Карамазов, Христос оказывается один на один со своим противником. Их только двое, и диалог их развертывается в пустыне (в метафизическом, так сказать, смысле): около них нет никого и ничего (подробности не существенны). Сама формула ситуации принципиально одинакова в обоих текстах.
Следующее измерение, в котором мы воспринимаем и осознаем капитальное сходство параллельных ситуаций, связано с характером позиций, в которых пребывают оппоненты, и линиями их поведения. Оба «Антихриста» лихорадочны, судорожны в своих наступлениях на Христа. За внешней яростностью, энергией как будто бы сильных логических ходов, уловок, каверз, коими должен быть как будто бы подавлен Богочеловек, Сын Божий, скрывается совершенно очевидная для нас внутренняя слабость врагов Спасителя, непрочность, смятенность их мысли. Такая именно позиция и порождает соответствующую линию поведения, участия в диалоге, а именно, то избыточное многоговорение, которое выдаёт собственную неудовлетворенность, тайное подозрение, что уже сказанное недостаточно и нуждается во все новых дополнениях, которые так-таки и не оказываются окончательными, вполне разрешающими идейный конфликт. Этому, как мы сказали, «избыточному многоговорению» противостоит принципиальный минимализм речений Христа (в романе Достоевского дело оборачивается практически полным молчанием), аксиоматически, что называется, удостоверяющий силу его настолько заведомую, что она не нуждается ни в каких доказательствах и обоснованиях.
Если Христос в Евангелии, пусть предельно лаконично, но всё же высказывается, то это не должно вводить нас в заблуждение. Этой подробностью не рушится, не отменяется принципиальное типологическое родство ситуаций в повествованиях евангелиста и русского писателя. Христос ведь по Матфею не о Себе говорит, не за Себя заступается – иначе говоря не утруждает Себя перед сатаной какими бы то ни было усилиями в логике самозащиты. Он только изобличает «диавола» в непристойной, можно сказать, вульгаризации им серьезных проблем, в методологической беспомощности, обрекающей его опускаться до более чем незатейливых софизмов, которые и не могут быть удостоены сколько-нибудь обстоятельных прений. Если входить в подробности того, что мы назвали «софизмами» сатаны, то главное здесь в том, что мы назвали бы «избирательным цитированием», иначе говоря, лукавой эксплуатацией текстов, к которым спекулятивно апеллируют дьявол и Великий инквизитор (наследник сатаны), он же Иван Карамазов. Христос в Евангелии прямо указывает на спекулятивную неполноту цитирования, напоминая, что «всяким словом, исходящим из уст Божиих, будет жить человек» (Мф. 4:4)
В романе Достоевского «Братья Карамазовы» в таком напоминании нет нужды. Здесь довольно того, что сам читатель, на специфическую осведомленность которого вполне определенно рассчитывает писатель, уже введен в пространство интертекстуального параллелизма и следовательно «обречен» вспомнить все составляющие параллелей, то есть и отследить спекулятивную неполноту откровенно своекорыстных пересказов евангельских историй Великим инквизитором.