Размер шрифта

Люциферов бунт Ивана Карамазова - стр. 17

Здесь принципиально важным вкладом в накапливаемое наукой в целом определение аллюзии является для нас указание на особый характер переноса, обеспечиваемого аллюзией, на расширенный характер его. Дорожа этой подробностью в определении И. Р. Гальперина, заметим попутно, что вообще многие обогащения ставшего уже заведомым, базовым определения аллюзии подаются читателю нередко в режиме «скромной», так сказать, оговорки, как бы стушеванно. Они поэтому не всегда отслеживаются и адекватно осознаются в их действительном достоинстве. Нечто в том же роде мы наблюдаем у Х. Беристайна, согласно которому аллюзия как литературный прием осуществляет «связь между тем, что говорится (в тексте автора. – В. Л.), и тем, о чем в нем не говорится, но что определенно подразумевается»[60]. На первый взгляд, это всего лишь простое повторение многими уже пройденного, но нам кажется, что указание на то, о чем и «не говорится», стоит воспринимать отнюдь не в режиме скороговорки. Оно, это указание, отзывается в нашем сознании требованием тщательно вычитывать в художественном тексте и то, о чем в нем сказано в форме «неговорения», которое не есть простое отсутствие, но является особой формой присутствия, подлежащего уяснению в режиме особых технологий. Именно в такой логике следует понимать и другое уточнение И. Р. Гальперина, который подчеркивает, что «аллюзия не восстанавливает (мы бы сказали: не только восстанавливает. – В. Л.) хорошо известный образ, а извлекает из него дополнительную информацию…»[61]

Приведенные примеры, перечень добротных, отнюдь не поверхностных, не однозначных, а многосоставных и поэтому именно весьма продуктивных определений аллюзии[62] можно было бы продолжить, но в этом нет уже, пожалуй, нужды, потому что общее положение дел вырисовалось с необходимой и достаточной определенностью и в приведенных уже цитатах. К представленному в них пониманию аллюзии тяготеет сегодня большинство современных исследователей, как теоретиков, так и авторов историко-литературных работ.

Суммируя изложенное, мы приходим ко вполне определенному итогу, который становится для нас системой непременных и притом постоянных ориентиров в нашем конкретном историко-литературном поиске, осуществляемом в режиме особого внимания к аллюзийной природе «Братьев Карамазовых».

В основе этой системы ориентиров лежит для нас представление о том, что библейская аллюзия – это всегда сложный, многосоставный и многомерный намек-отсылка, несущий в себе целый комплекс глубоких интуиций и ассоциаций художника, который должен быть воспринят и узнан читателем, прочитан им и осмыслен как нечто углубляющее и расширяющее его переживание, напрямую задаваемое текстом. Так понятое аллюзирование – это, с одной стороны, один из распространенных способов осуществления интертекстуальной связи между двумя поэтическими системами, с другой стороны, отнюдь не формальная ассоциативная игра писателя, а функционально необходимый и в этом смысле «законный инструмент творчества»[63].

Формы интертекстуального взаимодействия «Братьев Карамазовых» с текстом Священного Писания

Определившись в достаточной для нас степени в общетеоретическом плане, мы можем приступить теперь к конкретному рассмотрению вопроса о том, как именно взаимодействует роман «Братья Карамазовы» с текстом Священного Писания. Однако мы отдаем себе отчет в том, что сколько-нибудь основательное раскрытие и трактовка библейских аллюзий, функционирующих в тексте итогового романа писателя, будут невозможны, если мы ограничимся уяснением одних только механизмов таких интертекстуальных связей (библейских аллюзий) и не обяжем себя к попыткам постичь природу того, что порождало склонность эксплуатировать такого именно рода связи. Иначе говоря, нам нужно понять, чем был принципиально обусловлен активный, деятельный интерес Ф. М. Достоевского к библейским прецедентным текстам, чего реально хотел достичь и что действительно обрел художник, обращаясь к древнему сакральному тексту.

Страница 17

На следующую страницу