Любви больше нет - стр. 18

На работу тоже иду не со спокойным сердцем. Мысленно я дома, с Таськой. Мне все кажется, что ее нельзя оставлять одну, что стоит только отвернуться, и наша жизнь посыплется, как карточный домик.

Сколько еще времени должно пройти, чтобы ощущения затерлись и стало легче? Страшно, оттого что могу не выдержать и случайно проколоться.

Секретерша приносит мне кофе и отпрашивается на пару часов, чтобы уладить какие-то вопросы с квартирантами. Я отпускаю ее с облегчением, потому что сейчас не в состоянии кого-то видеть и при этом быть дружелюбным и адекватным. Хочется побыть одному.

После ее ухода, вытаскиваю из стопки одну из папок, открываю в произвольном месте и тупо пялюсь, не понимая, что написано. Бред какой-то.

Я застрял мыслями во вчерашнем дне и подыхаю в нем.

А за дверями кипит привычная жизнь. В коридорах снуют люди. Слышатся их торопливые шаги и бодрые голоса. Кто-то беспечно смеется, вызывая укол острой зависти, кто-то сонно бухтит.

Кто-то цокает каблуками, и у меня в животе тут же поджимается. Надо запретить шпильки в офисе. Вообще запретить, по всему миру! Этот звук доводит меня до бешенства. Ненавижу.

И тем не менее он приближается, постепенно перекрывая собой все остальное.

Цок, цок, цок.

Неспешно, уверенно, и как будто насмешливо.

Цок. Цок. Цок.

У меня начинает дрожать карандаш в руке и по спине бежит холодный пот.

Цок! Цок! Цок!

Уже в приемной.

Неспешный стук по косяку и дверь открывается.

— А вот и я, — улыбается змея, с улыбкой переступая порог, а у меня сердце проваливается до самых пяток.

11. Глава 4.2

Она усаживается напротив меня. Изящно складывает ногу на ногу, змеиные глаза улыбаются. Алекса выглядит чересчур довольной и даже счастливой, а у меня такое чувство, будто я над раскрытым капканом яйцами болтаю – еще немного и прихлопнет.

— Что ты здесь делаешь?

— Елецкий разве не звонил? — она удивленно поднимет идеальные брови и облокачивается плечом на спинку стула, позволяя ткани на блузке натянуться, обрисовывая внушительную грудь.

Это прямая провокация и намек, и Алекса уверена, что в праве так делать. Я сам дал ей это право, сорвавшись вчера вечером.

— Никто мне не звонил!

Да какого хрена тут вообще происходит.

— Веру Андреевну ночью на скорой увезли с приступом пиелонефрита. Наелась чего-то на радостях от удачной сделки, ее и скрутило. Причем как-то жестко. Сказали минимум две недели на койке проваляется. Если хочешь, можем проведать. Она здесь, в седьмой больнице, — Алекса беспечно жмет плечами. Ни на миг не верю, что ей жалко заболевшую коллегу, — мне пришлось в спешном порядке сдавать билет. Так, что ждут нас впереди две недели, Максим.

Выделяет мое имя голосом, еще сильнее разгоняя пульс. И это происходит вовсе не из-за радости или возбуждения. Меня кроет из-за того, что свидетельница и прямая участница моего падения осталась здесь. Вместо того чтобы быть за сотни километров – вот она, улыбается, ничуть не сомневаясь в том, что я рад и хочу продолжения.

— Почему меня не предупредили? — гремлю, поднимаясь из-за стола.

— Понятия не имею. Наверное, забегались и забыли.

Лучше бы забыли оставить Алексу.

Схватив телефон, я несусь к двери, а змея провожает меня удивленным взглядом.

— Максим?

— Сейчас вернусь! — Получается совсем недружелюбно, но мне насрать.