Любовь & Война - стр. 33
На самом деле, они с Алексом едва ли обсуждали вопрос увеличения семьи, несмотря на то что с энтузиазмом отдавались процессу ее создания (кхм-кхм). Но до сих пор Господь не благословил их, и, возможно, это само по себе было благословением. Элиза знала, что детство Алекса не было счастливым. Он никогда не говорил ничего подобного, но Элиза подозревала, что у него есть сомнения в том, подходит ли он на роль отца. Он был требовательным человеком, перфекционистом, именно эти его черты привлекали такого авторитарного лидера, как генерал Вашингтон (кроме тех случаев, когда они его раздражали), но вот вызывать любовь у детей не умел. Возможно, уважение, но не любовь. А насколько Элиза понимала, Алекс хотел, чтобы его дети любили его, и не за то, что он их отец, а потому, что он достоин любви.
А она? Чего хотела она? Свой первый опыт обращения с детьми она получила благодаря миссис Скайлер. Удивительно, но ее мать была беременна двенадцать раз и четыре раза хоронила своих детей, включая тройняшек, которые не дожили даже до крещения. Но печальнее этого, наверное, было хоронить еще троих, которые не успели отметить свой первый день рождения. Правда и то, что еще семь выжили и подарили родителям все радости, которые приносит воспитание ребенка, но одна смерть за каждую жизнь? Эта цена казалась Элизе неподъемно высокой. Она гадала, как удалось ее матери пережить все эти потери и не поддаться отчаянию или равнодушию. Элиза не знала, есть ли у нее подобная стойкость.
Пусть даже ее будущие дети выживут, что тогда? Нести ответственность за другую жизнь, за пищу духовную и телесную, за воспитание и развитие. Задача казалась грандиозной, особенно для нее, Элизы, едва ставшей женщиной. Как она может вырастить и воспитать собственное дитя, когда сама еще пытается определиться с тем, кто она и зачем призвана в этот мир? Она понимала, что материнство само по себе уже важное занятие, но так же, как отцовство не было всей жизнью для мужчины, так и материнство, по ее мнению, не должно было стать единственной заботой женщины.
Она не могла «пойти на работу» в общепринятом смысле, но все же уважаемая женщина могла найти не одно занятие, в которое вложила бы свою энергию. Существовала благотворительность – госпитали, школы, приюты, – по сложности организации не уступавшая самым крупным предприятиям и к тому же приносившая заметно больше пользы миру. Но если она обзаведется детьми, пройдет, вероятно, лет двадцать, а то и больше, прежде чем она сможет начать по-настоящему работать в этом направлении.
И, как показало их определенно-не-простое расставание, им с Алексом предстоит еще немало узнать о том, кто они, и по отдельности, и как пара, – прежде чем добавить в их жизнь детей. К тому же теперь, когда он будет командовать собственным полком в бою, кто может с уверенностью сказать, что в конце войны у нее по-прежнему будет муж?
– Нет! – громко воскликнула она, в ужасе от одной только мысли, возникшей как раз, когда она обогнула последний холм, и перед ней раскинулись «Угодья» во всем их великолепии. – Алекс вернется домой, ко мне. Он должен, и он вернется. А дети пока могут и подождать.
Проговорив это, она заметила мальчика, спешащего прямо к ней. Она узнала в нем Лью, работавшего в хлеву вместе с отцом, Левеллином, валлийцем, служившим в поместье конюхом.