Любовь уходит в полночь - стр. 12
– Да ты не слушаешь меня, голубушка! Изволь наконец отвечать! – как сквозь вату, донесся до нее голос распалившейся от возмущения миссис Беркли.
– Простите, простите, – скороговоркой пробормотала Ксения, очнувшись от воспоминаний. – Эти колеса так сильно стучат, такой стоит шум в ушах, я просто…
– Я говорю о ручном багаже! В третий раз, дорогуша, заметь! В Дувре нужно будет проявить особую бдительность! На всех вокзалах полно воров! И я не хочу, чтобы, пока ты витаешь в облаках, кто-то прибрал к рукам мои вещи. В Дувр приезжает столько иностранцев, а что касается их… – миссис Беркли не закончила фразы, но лицо ее выражало все, что она хотела сказать о жителях континентальной Европы.
– Я буду очень внимательна, – виновато пообещала Ксения.
– Надеюсь. – Миссис Беркли поджала губы и посмотрела в окно. – В конце концов, мне стоило немалых денег оплатить тебе эту поездку со мной!
– Понимаю. – Ксения смиренно потупила взгляд. – И я вас уже благодарила за это. Благодарю еще раз, миссис Беркли!
– Да уж! И что мне твоя благодарность? – Миссис Беркли махнула рукой. – Одно только твое платье мне влетело в круглую сумму. Однако я не могу возить с собой компаньонку одетой, как уличная попрошайка.
Это не было правдой! И это было так оскорбительно слышать! В лицо Ксении ударил румянец, но она научилась не отвечать на подобные унижения.
Миссис Беркли изощренно высмеивала те платья, какие носила Ксения, пока не начала жить в Беркли Тауэр. Платья были из недорогой ткани, но шила их Ксении мать, а вкус у нее был безупречный, фантазия – неисчерпаемой, руки – на зависть самой умелой портнихе. И эти платья чрезвычайно шли Ксении – обе они, мать и дочь, очень радовались каждой такой обновке, а отец по-доброму над ними посмеивался: «Мои милые обезьянки!»
Миссис Беркли купила ей несколько строгих черных нарядов, но через пять месяцев траура велела избавиться от всех черных вещей.
– Мне не нравится этот цвет! – тоном, не терпящим возражений, объявила она. – Кроме того, в черном ты выглядишь театрально. Антигона! Медея! И это при твоей-то анемичной коже, да с такой вызывающе огненной шевелюрой. Что-то надо делать с тем, как ты выглядишь. Пожалуй, я возьмусь за тебя всерьез!
Размышляя, почему миссис Беркли ассоциирует ее с Медеей и Антигоной – они не обязательно должны носить только черное! – Ксения послушно и в глубине души с радостью стала носить свои прежние платья. Наверное, черное – это личные ассоциации миссис Беркли в отношении античных трагедий, решила Ксения. Но Антигона – это и символ любви к родителям, а Медея, кроме всего остального, – волшебница… Что ж, это совсем не обидно… Но спорить Ксения не взялась, промолчала, углубившись в то, что рассказывала ей мать об античности – а рассказывала она ей очень многое. Однако миссис Беркли не унялась – стала насмешничать еще больше, а потом одно за другим принялась покупать ей платья – одного цвета, другого, всяких оттенков – взамен всего старого, шитого Ксении мамой. И, разумеется, требовать благодарности за заботу о «гардеробе сиротки, ты только взгляни на эту цветочную клумбу!».
Ксения хорошо понимала, почему и эти новые платья не оставляют в покое хозяйку. А как могло быть иначе? Они подчеркивали цветущий вид молодой кожи – Ксения выглядела как нежный майский цветок независимо от того, что было на ней надето.