Любовь со вкусом вишни - стр. 16
За тридцать дней ее организм исследовали вдоль и поперек и еще раз вдоль, как какую-то археологическую раскопку, имеющую важное историческое и мировое значение. У нее скопилась целая охапка рентгеновских снимков, анализов, еще всяких снимков, еще анализов, заключений врачей к снимкам и анализам.
Через тридцать дней врачи махнули на пациентку Былинскую рукой с большим сожалением, как ей показалось, не обнаружив у нее никаких патологий или серьезных травм и заболеваний. Но из больницы так и не выписали, надеясь, наверное, что-то все-таки найти, и продержали еще двадцать дней.
Голова болела все время. Тяжело, тягуче, то тупой, ноющей болью, то какими-то взрывами. На тридцать пятые сутки боль стала проходить, постепенно затихая, и, наконец, затихла.
Находясь в больнице, Ника переживала: как там дедушка?
Просто ужасно переживала!
Он ее ждал в этот день, и сообщить ему о том, что с ней произошло, некому, и телефона у него нет, а чтобы позвонить – надо идти на станцию. Он, конечно, ходил, звонил ей, она точно знала, и сейчас, наверное, ужасно беспокоится и места себе не находит.
Милке о дедушке Вероника не стала рассказывать, ни к чему, раз это была всю жизнь его с бабулей тайна, пусть пока ею и останется, а там посмотрим. Но как ему передать, что она жива и, в общем-то, относительно здорова?
Как только Веронику доставили в больницу, ее спросили, кому надо сообщить, но не могла же она сказать про дедушку и назвала телефон Милки.
Милка, спасибо ей большое, прибежала сразу, потом навещала Нику, пока она тут отлеживалась, и домой к ней съездила за вещами и холодильник отключить.
Недели через две после знаменитого теперь на всю больницу полета по красивой дуге от капота машины на асфальт к Веронике пришел посетитель.
Богатый, что было видно по всему и сразу – ухоженные руки, покрытые бесцветным лаком ногти, дорогущие часы, под стать часам костюм и туфли; очень усталый, какой-то безнадежной, отупляющей усталостью, дядька лет в районе шестидесяти, благородная седина, уложенная в дорогую прическу – волосок к волоску, благородно-сытые черты лица, неторопливая речь, низкий голос. И никакого намека на высокомерие, то ли в силу той самой усталости, то ли в связи с обстоятельствами.
– Дорогая Вероника! – начал он свою речь, присев на стул возле ее кровати и поправляя съезжающий с плеча белый халат, наброшенный поверх пиджака. – С прискорбием должен представиться: я отец того самого идиота, который вас сбил. Меня зовут Евгений Александрович. Как вы понимаете, я с нижайшей просьбой, можно сказать, мольбой – не пишите на него заявление в милицию, очень прошу! Конечно, я все компенсирую: и лечение, и лекарства какие угодно, и моральный, и материальный ущерб. Любая клиника в любой стране.
Ника смотрела на него, слушала, и ей странным образом вдруг стало его ужасно жалко.
Такой вальяжный, такой благополучно-богатый, наверное, даже известный, судя по манере держаться, присущей людям публичным, а сын оболтус, видимо, поздний и безоглядно любимый, балуемый и изводящий этого старого льва дикими выходками.
– И часто вам приходится его выручать? – спросила она.
Он тяжело вздохнул, как-то расплылся на стуле, ссутулился, став сразу просто пожилым уставшим мужчиной, придавленным невзгодами.