Любовь, или Не такие, как все (сборник) - стр. 25
– Я больше не хочу, – попытался протестовать Степан Борисович.
– А что ты здесь будешь делать, один и без штанов? Бабку Тимофеевну охмурять?
При упоминании о штанах и слепой бабке решимость Спиридонова завершить банный день как-то поутихла.
– Если только не больше двух, – предупредил он Маховикова.
– Какой вопрос, Степан Борисович? Баня – это такое дело, против воли нельзя, а то не удовольствие, а пытка получается.
Спустя пять минут они снова лежали на полках, и ловкие банщики парили их попеременно то березовыми, то дубовыми вениками.
– А я… ух! еще… ух! спросить хотел… – с трудом шевеля языком, проговорил Спиридонов. – Что там… оох… за артефакт на стене висел… ух! у Миленького…
– Какой еще артефакт? Этот, из картона, изоленты и катушки ниток? Хе! – председатель довольно крякнул. – Это, Степан Борисович, его фотокамера.
– Чего? – не поверил Спиридонов. – Как фотоаппарат, что ли?
– Почему – как? Это самый настоящий фотоаппарат. Его Миленький из подручных средств собрал. Денег-то на настоящий у него нету, вот он, значит, и придумал себе самодельный.
– А как же оптика?
– Он и тут, засранец, ушлый оказался. Из очков сам линзы делает, сам полирует.
– Откуда у него такие навыки?
– Да из книжек, из журналов. У него за будкой целый склад – «Юный техник», «Химия и жизнь», «Наука и техника».
– Так он на эту камеру, получается…
– На нее…
– Так какая проблема? Вы же говорите, что его били. Сломали камеру – и все дела.
– Эх, Москва! Ты думаешь, самый умный? Да у нас мужики каждую неделю его халупу вверх дном переворачивают, фотки эти мерзкие рвут, камеру заодно ломают. Так он новую за пять минут смастерит. Я сам видел – руки у него с похмелья ходуном ходят, а он чуть ли не вслепую крутит-вертит. Подручных средств-то целая свалка. Криво получается, но ведь работает!
– А стратегическую съемку самодельной камерой вести можно?
– Мужики, хватит парить гостя, – объявил председатель. – Гость, кажется, угорел.
Пожарные были ребята незлые, зря председатель наговаривал. Как только Маховиков со Спиридоновым ушли, Миленького дружно раздели, а его лохмотья замочили со стиральным порошком и слабым раствором «Белизны» в прохудившемся корыте. Свалявшиеся в колтун волосы состригли, кое-как отчекрыжили бороду и намылили при помощи куска поролона, намотанного на швабру. Грязь смывали из брандспойта.
Когда водные процедуры закончились, самые молодые пожарные баграми замесили мокрые шмотки в корыте, и на том процедура стирки была завершена. Лохмотья несколько раз обдали сильной струей воды, выполаскивая таким образом остатки порошка и хлорки, и, когда вода перестала пениться, при помощи тех же багров развесили на кривобоком заборе, которым Миленький огородил свой автозак.
– Эй, а как же «Русский лес»? – обиженно спросил Миленький, завернутый в ветхое байковое одеяло, когда пожарники начали сматывать рукав.
– Сам слышал – начальство не одобряет.
– Вам жалко, да?
– Клименко, доставай «Русский лес», – распорядился командир.
Боец Клименко притащил стеклянный пузырек с распылителем и грушей, на дне которого плескалась зеленоватая жидкость.
– Это что? – не понял Миленький.
– Одеколон. Клименко, обработай.
Клименко несколько раз добросовестно стиснул перчаткой грушу, и Миленького окутало маленькое ароматическое облачко. Ладно, хоть глаза закрыть успел.