Любовь и проклятие камня - стр. 61
«Она не держит зла. Она простила», – эта мысль омывала истерзанное сердце, и хотелось улыбаться, даже пусть и сквозь слезы.
Вдвоем они провели церемонию, а потом долго сидели, прислонившись спинами к могильному холмику. Тишину нарушали лишь голоса леса: то белка защелкает, то кукушка вдруг закукует жалобно и тревожно, то сорока, дразня куницу, застрекочет. Сосны здесь у самого обрыва гудели протяжно, и в этом гуле Соджуну вдруг почудилась песня, скорбная, давящая. Солнце слепило глаза, поэтому он сидел, смежив веки. На сердце впервые за все это безумно долгое время было не так тяжело – легко там уже никогда не будет, – но дышалось свободнее. Елень, сидящая так близко, что он касался бедром ее бедра, ощущая тепло, молчала, закрыв глаза, и ей тоже было легко. Соджун это чувствовал.
Песня вдруг стала разборчивее, яснее, хоть Соджун и не понимал слов. Он распахнул глаза и посмотрел на Елень. Она так и сидела, привалившись натруженной спиной к могиле мужа и сыновей и пела. Пела едва слышно, едва уловимо, едва открывая губы, пела колыбельную на диковинном, неведомом языке. Слов не разобрать, но благодать, разливающаяся вокруг и проникающая в самую душу, умиротворяла. Эта песня была для мертвых, для их упокоения, но и живым становилось спокойно на душе.
Потом был долгий путь домой. На полпути Елень попросила разжечь костер, сетуя, что замерзла. Соджун спешился и действительно развел огонь. Елень, когда тот хорошо разогрелся и давал достаточно тепла, попросила Соджуна снять ханбок. Тот отнекивался, догадавшись, что женщину интересовала рана, но Елень все же настояла. Видимо, со стороны было виднее, как капитан бережет руку, стараясь ею не шевелить. Повязка промокла насквозь, выпачкав в крови одежду. Женщина быстро и ловко сменила ее, сердце заныло сладостно от нежности: Елень позаботилась и прихватила с собой и чистую повязку, и лекарство. Он смотрел на любимую и почти не чувствовал боли, впрочем, как и холода: ледяной ветер стегал по голому телу студеным кнутом, но жар костра был сильнее, а сильнее огня – любовь, живущая в сердце всю сознательную жизнь. Вот только в ней Соджун никогда не признается Елень. Ему достаточно и того, что она рядом и ее тонкие пальцы касаются его кожи. О большем же мечтать…
А потом они ели в таверне, в той самой, где утром брали поминальный обед, и Соджун видел, как Елень ест, и в душе царил покой и мир. Она пару раз ловила на себе его взгляд и один раз даже улыбнулась, капитан, не сдержавшись, улыбнулся в ответ. Он, правда, старался вида не показывать, лишь как бы между прочим подложил ей кусок пожирнее. Она на мгновение замешкалась и кивнула в знак благодарности.
Елень была благодарна. Сейчас она чувствовала, что готова на многое, стоит лишь капитану попросить. До этой поездки ей казалось, что он старается загладить свою вину перед ней и ее семьей, но сейчас… Сейчас она точно знала, что Соджун не виноват в том, что случилось. Он точно маленький винтик в огромной телеге. Если винтик сломается, его заменят на другой, даже не придав этому значения. Вот только если бы не капитан, не было бы на свете и ее: убили бы там же, в спальне, где было так сладостно по ночам. Но он успел! Он просто влетел в разгромленную комнату. Весь – с головы до пят – в чужой крови ворвался и ударил мечом. Если бы не он, она была бы мертва: от болта, пущенного в упор, спасения нет, а отойти она не могла – сзади стояли дети. В тот момент, в тот страшный момент, ей на миг показалось, что он готов был встать, закрыв их своей спиной. Глаза об этом не говорили, они кричали! И потому сейчас Елень улыбалась.