Любовь и проклятие камня - стр. 47
Женщина выпрямилась перед ним. Она была младше его, ее звали Микён, что значило «ослепительно красивая». Имя полностью оправдывало себя: девушка была красива, стройна, к тому же талантлива. Она славилась игрой на каягыме17.
Соджун стоял как оглушенный. Он настолько не ожидал в этих покоях увидеть другую женщину, что даже не мог вымолвить и слова. Он видел перед собой лучистые и в то же время мягкие, темные, как чернослив, глаза, окутанные пушистым веером длинных ресниц, видел притягательную родинку на щеке, а в душе поднималась буря. Кисэн глянула на него мельком и вновь опустила взгляд.
– Молодой господин, вы верну…
– Почему ты здесь? – перебил ее Соджун.
Женщина вновь присела.
– Это мои покои, господин капитан.
– И как долго?
Микён, видимо, расслышала в его словах нотки гнева и подняла на него свое прекрасное лицо.
– Господин…
– Я спросил тебя!
– Ваш отец привез меня почти месяц тому назад.
Соджун сжал кулаки. Старик дождался отъезда сына и привел в дом наложницу. Ему почти 70, какая наложница? Если только развлекать его игрой на каягыме… На большее же политик просто не способен уже. В таком возрасте привести в дом кисэн – лишь людей насмешить! Капитан глянул еще раз на девушку и вышел. Он слетел с крыльца и остановился посреди двора. Из мельтешащей по двору челяди он не находил ни Елень, ни ее детей. Страх нехорошо касался ледяными пальцами живота. Соджун за руку поймал молоденькую рабыню.
– Где госпожа и дети?
– Вернулся? – прокричала с другого конца двора старая няня. Капитан выпустил девчушку и пошел к няне. Бабка помрачнела. – Ранен будто?
Соджуну было не до раны. Он отмахнулся от старухи, открыл только рот, но рабыня затащила его к себе в комнатку.
– Не кричи на весь двор, ни к чему, – проворчала она.
– Госпожа…
– Если ты при своем отце назовешь ее госпожой, она получит пощечину от него, – припечатала няня.
Соджун надвинулся на нее, но она ткнула пальцем в подушку, и сама уселась напротив мужчины.
То, что она рассказала, заставило Соджуна сжать зубы от злости. Все было хуже, чем он мог себе представить. Нет, политик сдержал свое слово: Елень и дети были живы, если только это вообще можно было назвать жизнью.
Едва только чжонрип Соджуна скрылся за поворотом, хозяин вызвал жену предателя и велел выделить ей с детьми самый плохой угол в доме для рабов, а няне, занимавшейся всеми хозяйственными делами, наказал дать им самую грязную и тяжелую работу.
– И что же это за работа? – спросил Соджун, чувствуя непомерную тяжесть на сердце.
Старуха вздохнула, зашамкала беззубым ртом – капитан не разобрал слов.
– Они ежедневно вывозят навоз из хлева и конюшни, а также чистят выгребные ямы, – ответила та сокрушенно.
На Соджуна было страшно смотреть. С его бледного похудевшего лица сошла последняя краска. Меж бровей пролегла глубокая скорбная морщина, а в глазах плескалась такая боль, что не вздохнуть!
– Ты должен был видеть их, – меж тем сказала няня, – ты же от западных ворот вернулся?
Соджун не отвечал. Сейчас он даже не чувствовал ничего. Душу рвала какая-то тонкая струнка отчаяния. Он чувствовал, будто на него рухнули Небеса. Елень в доме, где он обещал ей приют, стала самой грязной рабыней. Чистить выгребные ямы – что может быть ужасней! Мужчина поднял на няню глаза, наполненные гневом, настоянном на обиде.