Любовь без права на ошибку - стр. 12
Но в новой школе все пошло наперекосяк! Меня обзывали злыми, обидными прозвищами, вечно подкалывали, подстраивали всяческие пакости. Мне приходилось постоянно драться, отстаивая свою «честь и достоинство». Я стала как звереныш малолетний – вечно в ожидании нападения, оскаленная, злая, безбашенная до остервенения. В драке я забывала об инстинкте самосохранения и не бежала никогда, каков бы численный перевес ни был на стороне противника.
Да это все бы ничего! Но меня начали дразнить за физические недостатки.
Правду сказать, я представляла тогда собой очень несуразного угловатого подростка, хуже, чем гадкий утенок. Выше всех в классе, я как-то резко вытянулась за полгода, руки-ноги за таким стремительным ростом не поспевали и болтались тонкими жердочками, непомерно толстые в суставах, нос распух, на лбу прыщи, шея длинная, худая. Ужассс!
У меня с родителями странно сложились абсолютно доверительные открытые отношения. Странно, потому что так не бывает – до определенного возраста, лет до десяти, да, и у многих, но подросток заполучает слишком много тайн, вопросов и открытий, о которых невозможно говорить с родителями. Ну невозможно, и все!
Мне, видимо, это забыли объяснить, и я шпарила прямые вопросы и заявления на головушки родителей прямым же текстом с требованием немедленного углубленного ответа. Родители мои – тоже люди не совсем традиционные в плане принятых догм и правил, а посему вопросы мои их не смущали и они шпарили доченьке столь же прямыми и четкими пояснениями.
Например, про месячные мне объяснял папа, доходчиво и подробно, с демонстрацией картинок в медицинской энциклопедии, и небольшим экскурсом о возникновении беременности, и совместным походом в аптеку за средствами гигиены, поскольку мама в тот момент была в командировке, а к девочке пришло девичество.
Вот я и жаловалась истерично маме о своей ущербности и страхолюдстве. На что она однажды подвела меня к зеркалу и спросила:
– Скажи, что ты там видишь?
– Уродину! – заявила я в агрессивно-плаксивой форме.
– Давай конкретно, по деталям, что тебе не нравится? – настаивала мама.
– Волосы жирные постоянно, сколько ни мой, – приступила я к перечислению, – и цвет у них какой-то мышиный!
– А что-нибудь хорошее в них есть?
– Ну-у-у, – подавшись к зеркалу и присматриваясь повнимательнее, пыталась я отыскать это «что-нибудь хорошее». – Они густые…
– Вот. Ты заметила, что мало у кого из девчонок встречаются такие густые волосы, а ведь это твое достояние. Давай дальше.
– Лицо страхолюдное, – «дала дальше» я. – Лоб прыщавый, нос толстый какой-то стал, губы пухлые, как у пупса. А шея?! Длиннющая, тощенькая!
– А теперь посмотри по-другому, – предложила мама. – Отвлекись от очевидных недостатков, найди достоинства, которые ты не хочешь замечать! Присмотрись, какой у тебя изысканный, изящный овал… – И она провела пальцем по всему контуру лица. – Не круглый и не плоский, как блин, не вытянутый и узкий, не сердечком, как детский, а аристократический. Теперь посмотри, какая у тебя кожа, не на лбу, а на щеках, подбородке. Прыщи пройдут, и очень скоро, а твоя нежная бархатистая кожа останется. Я же тебе объясняла, почему у подростков происходят такие несимпатичные физические моменты: тело меняется из детского во взрослое.