Любомир и Айи - стр. 15

Пепельно-белые облака бесконечной чередой плыли по блекло-синему небу, часто меняя свои очертания под порывами ветра. Бессмысленно горели фонари, освещая пустые улицы. На востоке начало разгораться зарево, предвещая рассвет. Игорь шел и что-то бормотал себе под нос. Но это был не приступ безумия, как могло показаться со стороны, а стихотворение, которое, думал он, предельно точно отражало обуревавшие его сейчас мысли и чувства.

Я полу-безумец

и полу-мудрец,

А также герой и подлец -

вполовину.

Ночной

одичалой

беззвездной

порой

я жизни боюсь

и – боюсь,

что я сгину…

Я так и живу -

только

на

половину.

Говоря откровенно, а иначе говорить с самим собой и нельзя, Игорь Артемович Глебов и раньше в глубине души считал, что существование, которое он вел до этого дня, можно было назвать жизнью с большой натяжкой. Он не любил свою работу в банке, тяготился ею. Не заводил семьи, потому что не хотел обременять себя заботами о жене и детях. Не имел друзей, не веря в искренность и честность других людей по отношению к себе. Если это и была жизнь, то лишь наполовину, и то худшую. В действительности, подозревал Игорь, он просто боялся жить по-настоящему, без оглядки и страха. Возможно, это было мудро, с одной стороны. Но с другой стороны – просто безумие, признавал он по здравому размышлению.

«Жизнь слишком коротка, – рассуждал он, словно в бреду, – чтобы беречь ее на черный день, будто положив на депозит. Можно просто не успеть начать жить, как придет время умирать. Не говоря уже о том, что булгаковский Воланд был абсолютно прав – жизнь человеческая может окончиться внезапно, в любой момент, и тогда уже точно будет поздно жалеть о том, что многого не успел…»

Эти мысли и раскаяние зрели в нем давно, но до этой ночи он гнал их прочь, не находя в себе силы изменить свою жизнь, идущую по накатанной колее, обеспеченную и, в общем-то очень комфортную. Но встреча с женщиной, считающей себя русалкой и страдающей от разлуки с любимым, потрясла его, заставила по-иному взглянуть на собственное существование. Он уверял себя, что идет на рассвете в парк Сосновка, чтобы найти там не лешего, а самого себя.

Любомира, скорее всего, просто не существует, думал он, да и женщина на Пироговской набережной, вероятно, была обыкновенной сумасшедшей, для которой реальный мир превратился в сказку. Но это ничего не меняло.

«Пусть вся эта история выдумана, и нет ни русалки, ни лешего, но я-то есть! И сейчас, может быть, впервые в своей жизни, я поступаю неразумно, но зато по собственной воле, а не потому, что мне кто-то это навязывает». Игорь был чрезвычайно горд собой, думая так. Он был уверен, что при любом исходе этой истории с завтрашнего дня начнет новую жизнь. Игорь еще не знал, чем она будет отличаться от прежней, об этом еще надо было подумать, но решение было принято.

«Как не преминул бы заметить Илья Артурович, dixi, – вспомнил он вдруг привычку старого букиниста употреблять по любому поводу латинские выражения, и невольно рассмеялся. – Я сказал. И сказанное обжалованию не подлежит».

Так, смеясь, Игорь и вошел в парк Сосновка.

Скрестив ноги наподобие рыбьего хвоста, Айи, гибко извиваясь всем телом, стремительно плыла по течению. В таком темпе она могла двигаться часами. Иногда она заплывала из Большой Невки в Финский залив, а из него – в Балтийское море и возвращалась обратно, не ощущая усталости. Однако сегодня она направлялась в противоположную сторону. И вскоре оказалась там, где они впервые встретились с Любомиром.