Люблю товарищей моих - стр. 17

Крепко, крепко жму вашу руку.

Ваш Б. Пастернак 22.6.1958»

– Как бы ни так, – возразил К. Л., глядя на нас через очки, – «только для интереса», зашлите их немедленно в номер, всю подборку!

Меня К. Л. взял сотрудником в журнал со свойственной ему поспешностью и решительностью. Решительность его заключалась в том, что до меня в штате редакции уже числилось три еврея.

Окончив университет, я поступил аспирантом-заочником в МГУ. Но вскоре почувствовал, что копаться в архивах не по мне, и решил попробовать силы в художественном переводе. (В Израиле Бог чуть было не проучил меня за строптивость – внедрение в жизнь началось с того, что я был направлен на курсы архивных работников. И вновь сбежал). Первый же мой перевод понравился К. Л., и он «из-под земли достал» еще одну штатную единицу.

Через полгода, когда ответсекретарь, не поладив с редактором, перешел в издательство, К. Л. предложил мне это место. Для меня, начинающего переводчика и «зеленого» журналиста, назначение на такую должность было неожиданным и заманчивым. Но… «Как я могу занять место близкого товарища, – смутился я, – ведь он ушел не по доброй воле». К. Л. вдруг повеселел, заговорил о чем-то другом, постороннем. Кажется, ему пришлись по душе мои сомнения.

На другой день он привел в редакцию нового ответсекретаря – очеркиста Элизбара Зедгинидзе. А через несколько месяцев вся редакция взвыла. Я же казнил себя, ругал за необдуманный отказ. Верность товарищескому долгу обернулась изменой журналу.

Однажды К. Л. вызвал меня в кабинет и показал бездарнейший плакат.

– Смотри, что хочет Элизбар печатать на обложке. Чем это кончится? Куда мы идем?

Я виновато понурил голову. Вскоре Зедгинидзе перешел на творческую работу (писать очерки о колхозниках), а я был утвержден на должность ответсекретаря и стал членом редколлегии. И все же Элизбар успел сделать полезное дело – уговорил нас съездить с Нагибиным и Беллой в Кахетию…

^{>Константин Лордкипанидзе и Белла Ахмадулина.}

^{>Фото Павла Антокольского}

Бывало, К. Л. неделями не появлялся в редакции.

Однако ни строчки не проходило без его одобрения.

Он мог из-за одного материала, полученного в последнюю минуту, сломать верстку, перекроить весь номер, задержать выход журнала на неделю. Так произошло с главами из повести К. Паустовского о Грузии и чуть было не случилось с поэмой Б. Ахмадулиной о Пастернаке.

Узнав откуда-то, что Паустовский завершил повесть, в которой рассказывается и о нашем художнике-самородке Пиросмани, К. Л. приостановил номер и срочно командировал меня в Москву с наказом без повести не возвращаться.

Повесть эта лежала в журнале «Октябрь», ждала своей очереди. Я прочитал ее в редакции, отобрал главы о Грузии (их оказалось немало) и по настоянию сотрудников «Октября» дал молнию в Крым Паустовскому с просьбой разрешить нам опубликовать фрагменты. Паустовский ответил так же молнией. С телеграммой в руках я заявился в редакцию и предложил машинисткам тройную плату за скорость. Бедняги печатали всю ночь. Я улетел дневным рейсом, мысленно бахвалясь перед К. Л. раздобытым материалом…

Поэму Б. Ахмадулиной о Пастернаке (без упоминания его имени) я получил по почте, и тут же помчался к редактору в Мцхета. К. Л. внимательно прочитал и спросил: «О ком это?» Я честно ответил: «О Пастернаке».