Люблю, не брошу - стр. 13

– Не тошнит. Ты обожаешь меня и не в силах мне противостоять.

Он потянулся за поцелуем, но Нину вдруг и вправду замутило, да так, что она едва успела добежать до унитаза, прежде чем ее вывернуло наизнанку.

Тяжело дыша, она сняла с вешалки Никитину майку, вытерла рот и натянула ее на себя. Опустив крышку, уселась на унитаз. Самодовольная ухмылка сползла с Никитиного лица. Он побледнел и выглядел таким растерянным, что Нина даже перестала злиться.

– Зайчонок, с тобой все в порядке?

– Нормально. Съела что-то не то. Надеюсь, твой роман лучше, чем стряпня, – попыталась пошутить Нина.

– Прости меня! – он потянулся к ней, чтобы поцеловать, но Нина поспешно закрыла рот рукой.

– Потом это обсудим. Если в агентстве тебе снова предложат такой проект, просто предупреди, чтобы я была в курсе, ладно?

Никита растерянно кивнул.

– Ты отлежись сегодня. Я поеду к отцу, он просил помочь, у него водитель заболел.

– Передавай привет, пусть заезжает в гости, я испеку шарлотку.

Никита топтался в ванной, с тревогой посматривая на скрючившуюся на унитазе жену, явно не зная, что делать. Он впадал в панику, когда Нина заболевала даже банальной простудой.

– Иди, – собрав последние силы, Нина улыбнулась своей специальной улыбкой так широко, что заболели щеки.

– О, вот теперь я спокоен! – обрадовался Никита. – Я всегда знаю, если ты так улыбаешься, все в порядке! Ну, пока, не скучай!

Нина с мужем жили в «однушке», которая осталась от родителей. С их смерти тут мало что изменилось – Нина так хотела. Раскладной диван, кресло, стол с четырьмя стульями, тумбочка с проигрывателем «Мелодия» и коллекцией родительских любимых пластинок на вязанной крючком салфетке. На стене – мамин портрет, черно-белое фото. Оно было сделано за несколько месяцев до ее гибели: двадцатипятилетняя мама смеется, запрокинув голову, и волосы змеями рассыпаются по плечам. Маму Нина почти не помнила. Только детали: запах – когда она уходила на работу, маленькая Нина подбирала забытый халат или ночную рубашку и вдыхала их слабый аромат; золотой кулон на шее, привезенный друзьями родителей – дипломатами из капстраны в подарок, мама с этим кулоном не расставалась. А вот лицо ее Нина запомнила смутно, поэтому, когда думала о маме, перед глазами всплывал этот портрет.

Как только Никита ушел, Нина, сняв со стены мамину фотографию, устроилась с ней в кресле. Стянула с лица наклеенную улыбку и заплакала. Глупо, но иногда казалось, что только с этой «чебешной» карточкой Нина могла не притворяться и быть самой собой.

– Мамочка, я боюсь, что беременна. Пусть это будет ошибка, – прошептала она, всхлипывая.

Любимые черты на портрете поплыли, смешиваясь перед глазами, и на душе вдруг стало светло, будто чья-то добрая рука погладила Нину по голове.

– Беременность восемь-девять недель, – провозгласила приговор гинеколог, стягивая с рук резиновые перчатки, – а еще у вас на левой ягодице нарисовано солнышко.

– И я говорю этому таксисту: «Мужчина, вы что, примет не знаете? Разве можно беременную обижать? Вам всю жизнь потом пусто будет. Отдайте мой коврик для йоги по-хорошему, а то я вам на сайт отзыв гневный напишу. А он меня матюгами обложил! Представляешь? И мой малыш должен это слушать?

– У него еще ушей нет, не переживай.

– Официальная медицина говорит, что эмбрион слышит с четырнадцати недель. Да, но в любом случае он чувствует энергетику! Почему мой пупсик, мой эмбриончик должен чувствовать поганую энергетику этого ужасного человека? – Ляля всхлипнула, и ее большие кукольные глаза наполнились слезами.