Люблю, не брошу - стр. 10
Бабуля разлила чай по фарфоровым чашкам и положила перед Ниной ее «раскладушку», невесть откуда взявшуюся у Ольги Филипповны.
– Тут тебе послание, – загадочно сказала она.
Нина с опаской посмотрела на свой телефон, подозревая очередную бабулину интригу.
Там было шесть пропущенных вызовов от Никиты и сообщение:
«Ниночка! Ты не берешь трубку. Позвонил вашему режиссеру, и он сказал, что ты увидела фотки в инете! Это не то, что ты думаешь! Это по работе, от агентства. Приезжай домой, и я тебе все объясню! Люблю и очень жду!»
– Как тебе это нравится? Весь канал уже в курсе моей семейной жизни, – прощебетала Нина, чувствуя, будто наполняется жизнью, словно шарик воздухом. – Красавцы!
– Мой третий муж, Владимир Георгиевич, тоже был красавец. Умница! – сказала бабуля. – А как меня любил?! Думала, убьет, как Рогожин Настасью Филипповну, но нет… ушел к молоденькой аспирантке. Зато, спасибо ему и Царствие Небесное, теперь есть крыша над головой, какая-никакая!
После третьего мужа, профессора МГУ, бабушке осталась трехкомнатная квартира в сталинском доме на Ломоносовском проспекте.
– Ты же сама ему изменяла, – вспомнила Нина.
Бабушка поправила прическу.
– Ну, знаешь! Не мне же одной было носить рога! Кстати, Нина, как же удачно, что рогами тебя не зацепило! О! Это трофейные рога, Владимир Георгиевич сбил лося на лесной дороге, когда возвращался с дачи на своем автомобиле, и вот из его рогов, в смысле, из рогов лося, мы решили сделать вешалку. Но она нам так и не послужила, да и дачу сразу после смерти Владимира Георгиевича пришлось продать. А какие там были ели! Ты где?
Нина в коридоре поспешно натягивала балетки. Она постаралась, чтобы голос звучал безразлично:
– Надо же послушать, что он скажет.
– Сияет, как начищенный самовар, – скорбно констатировала Ольга Филипповна.
– Бабуль, как я выгляжу?
– Как говорила пани Моника, да если б мужчины по тебе с ума сходили так, как ты выглядишь! Готова бежать к нему босиком по снегу!
– По какому снегу, бабуль? За окном июнь!
Бабушка вздохнула и размашисто перекрестила Нину, глядя на один из своих портретов.
– Глаза б мои на тебя не глядели, раба любви!
Впрочем, бежать «раба любви» собралась вовсе не к мужу.
– Леночка, здравствуйте, – прокричала Нина в свой телефон, как только выскользнула из прохлады подъезда под теплые лучи бушующего июня. – Сегодня у вас работает девочка, которая делает ресницы? Через час? Отлично, буду!
Наклеить ресницы Нина и так собиралась. Не такие вульгарные, как у этой Ольги. Просто они отлично будут смотреться в кадре. И потом, клеить ресницы их давняя семейная традиция! А теперь Нине казалось, что это еще и залог счастливой семейной жизни, а также и профилактика измен. Впрочем, домой забежать Нина все же собиралась. На минутку.
Если бы Нина была японкой, она брала бы отпуск на все три теплых месяца, садилась где-нибудь в кустах жасмина на низкую скамеечку и до головокружения любовалась летним небом, как сакурой. От Ломоносовского до проспекта Вернадского, где они жили с Никитой, она бежала, чувствуя сквозь тонкую подошву своих балеток каждый камушек на тротуаре. Не отрывала взгляда от бездны, высокой до боли, в которой расцветали бутоны облаков. Так, как летнее небо, ее завораживали только узоры в пустой кофейной чашке. Нина любила подолгу рассматривать их, разгадывать шарады черных разводов рисунка. Именно на кофейной гуще Нина однажды и нагадала себе Никиту. Рисунки на дне чашек стали выходить вычурными и тревожными, она чувствовала, что-то случится, и через полгода встретила его. Нина верила в знаки и считала это главным знаком своей жизни.