Любить нужно смело - стр. 10
Балашов захрипел громче. Теперь уже от явной гипоксии и болезненного давления. Его губы налились синевой, лицо – бледностью, а тело выгибала дугой агония. Сдаваться он не собирался.
– Если хочешь дышать, просто прекрати дёргаться, – сообщила ему Влада будничным тоном.
В её голосе не было ни издёвки, ни удовольствия. Дружеский совет. Примерно так. И этот голос… ровный и противоестественно спокойный, вызвал у Балашова приступ паники. Непокорный нрав не спешил усмиряться. Напрасно. Именно сейчас терпения Владе было не занимать. Она вовсе не хотела его напугать. Просто подвела к черте, у которой не принято изворачиваться.
– Ты задерживаешь всех нас, Рус. Я не хочу делать тебе больно, правда, но ты ведь иначе не поймёшь, – проникновенно, будто для ограниченного в мыслительных способностях, объясняла она. – Ты сам затягиваешь петлю. Ты сам выгоняешь воздух из лёгких, – убаюкивала Влада монотонностью, укутывала ею, будто воздушным одеялом.
Багдасаров не знал наверняка, выбился ли Балашов из сил или сознательно притих, прислушиваясь к размеренному дыханию за спиной, но рваться он перестал. На щеках тут же выступил лихорадочный румянец, а глаза утратили жуткий стеклянный блеск. Он глубоко вздохнул, закашлялся, и Влада натянула ремень туже. Жалости к нему она не испытывала. А, впрочем, отвращения на лице не читалось тоже. Происходящее вызывало у неё скуку, и становилось не по себе от мысли, сколько раз малышка проделывала это прежде, чем тупо привыкнуть.
По бизнесу Багдасаров знал, что схема поведения у «жертвы» примерно одинаковая и чаще всего предсказуемая. Сначала противник идёт в отказ, отшучивается, давит на сознательность. Да, часто это кто-то из достаточно близкого круга, выкормленный на доверии, которого явно не заслуживал. Затем давление усиливается, в ответ идут вполне понятный испуг и попытка сорваться с крючка. А вот истинные признания всегда рождаются в болезненных потугах. Правду приходится выдавливать по крупицам, по каплям. В начале, само собой. А потом барьер ломается окончательно, и остаётся только схватиться за карандаш и записывать. Ведь карандаш «ходит» по бумаге легче ручки.
А когда ты перестаёшь спрашивать, рассчитывая на пусть и отвратную, но такую долгожданную тишину, в ход идут упрёки и проклятья. Тебя пытаются убедить в собственной несостоятельности, как партнёра, выворачивают наизнанку лучшие человеческие качества, окончательно спускают в унитаз оставшееся человеколюбие. И просто рассчитаться, разойтись в разные стороны, не опускаясь до уровня оппонента, становится чем-то сродни подвигу.
Все эти стадии знала и Влада. Казалось, она знала их даже лучше самого Багдасарова. И сейчас с ленивой неохотой ждала, когда же надежды Балашова обойтись без обличающих фактов рухнут окончательно. Он давно перестал метаться и сейчас вполне сносно дышал. Оставалось только принять простую истину: попался – ответь.
– Всё это началось не вчера, Рус, – с горьким смешком проронила Влада.
Багдасаров не чувствовал себя лишним, но не уловить какого-то интимного откровения, конечно, не мог. Потому вклиниваться в разговор не стал. Правда, на этом деликатность закончилась. Отворачиваться, условно оставляя этих двоих наедине, он и не подумал.
– Не вчера, – растягивая гласные, как жевательную резинку из девяностых, поддакнула Влада самой себе. – А когда? – жёстко процедила она и натянула ремень на шее Балашова так туго, что стало ясно: отмалчиваться и дальше не прокатит. – Где ты наткнулся на этих придурков? Что пообещал? Подробности приветствуются! – неприятно усмехнулась она.