Люби меня навсегда - стр. 12

— Рак крови, — поясняет мне доктор Тарасов, и я чувствую, как слезы двумя обжигающими дорожками бегут по моим щекам. — Подожди плакать, — старается меня успокоить дядя Ваня, и пытается меня напоить водой, которую только что занесли к нему в кабинет: — Выпей, успокойся, я же говорю, это всё ещё неточно.

— Неточно? — лёгкая тень надежды касается моего сознания. — Скажите, дядя Ваня, а как часто врачи ошибаются? Как часто анализы врут?

— Ну, — тянет Иван Тарасов, — в принципе, с этим анализом часто бывает путаница.

— А в вашей клинике уже были подобные ошибки? — осеняет меня внезапная догадка.

— В моей клинике — ни разу, мы работаем только с самыми проверенными диагностическими центрами и только со Швейцарским оборудованием, — с гордостью отвечает доктор Тарасов, но спохватывается, увидев мои полные слёз глаза. — Полин, не переживай ты так раньше времени! Я позвал тебя специально одну, чтобы обсудить с тобой это наедине! — объясняет он мне. — Потому что в нашем контексте, — мямлит он, — я не имею права скрывать результаты анализов и диагнозы от второй стороны, — и я понимаю, что его сейчас беспокоит не только моё здоровье, но и возможный срыв брачной сделки, если вдруг дело не выгорит.

Если вдруг Вайсберги решат, что им подсовывают товар с гнильцой. Не чистую голубую кровь, а кровь с раком, и тут мне опять становится безумно страшно и одиноко, и я начинаю реветь уже в голос, на что сердобольный дядя Ваня, не удержавшись, зовёт в кабинет медсестру и мне делают лёгкий укол.

Я не знаю, что это за препарат, который мне вкололи, но теперь я сижу, словно обложенная со всех сторон мягкой ваткой, и словно издалека до меня доносится спокойный монотонный голос доктора Тарасова, который объясняет мне план действий:

— Поленька, пойми, сейчас всё лечится, особенно с вашими возможностями. Это раньше люди с таким диагнозом жили два месяца, ну, максимум, три, — и я отмечаю для себя, что в принципе, мне осталось жить при плохом раскладе всего три месяца, но я смотрю в окно, на ещё юную тёплую и ласковую осень, тронувшую медовыми красками верхушки деревьев, и жизнь кажется мне прекрасной. В моей голове легко и пусто, словно её накачали гелием, и мне хочется улыбаться и просто сидеть и слушать доброго доктора.

Дядя Ваня, видимо, немного обеспокоенный моим слишком безмятежным видом, уточняет:

— Ты всё поняла, Полина? — и я радостно киваю в ответ, делая глоток холодной воды, и колючие пузырьки сразу весело бьют мне в нос, отчего мне становится ещё легче и веселее на душе. — Сейчас ты поедешь домой и отдохнёшь, договорились? — объясняет мне, как идиотке, доктор Тарасов. — Потом мы должны будем встретиться все вместе с твоей семьёй и семьёй Вайсбергов, чтобы обсудить план действий и возможные последствия. Так что всё будет хорошо, не переживай. Тебе надо будет сдать ещё один анализ, биопсию, и тогда мы уже сможем точно определить диагноз.

— А если он подтвердится, дядя Ваня? — с блаженной улыбкой смотрю я на доктора.

— Если подтвердится, тогда и будем думать. Всё будет хорошо. В любом случае, химиотерапия, лучевая терапия, всё это помогает.

— А если не поможет, а, дядя Ваня? — шепчу я.

— Есть много способов лечения. Мы живём не в средние века, слава Богу, — подбадривает меня Тарасов. — В конце концов, есть ещё пересадка костного мозга. С весьма неплохими результатами: три-четыре пациента из десяти излечиваются.