Лунатики - стр. 28
Ага, бабушка перестала рыдать. Теперь с ней будет легче общаться. Квинт достал из чашки размокший пакетик, втянул ноздрями пряный аромат, поставил чашку на блюдце и подал Вере Фёдоровне.
– Итак, ещё раз предлагаю чайку. От него тошнота пройдёт.
– Спасибо. – На этот раз Гусева от угощения не отказалась.
Евгений пожалел, что у него нет конфет или печенья. Сам он сладости не любил, но держал на всякий случай – для таких вот допросов. Это помогало залезть человеку в душу, вытянуть из него сокровенное.
– Благодарю вас, – громче произнесла Вера Фёдоровна.
Теперь Евгений заметил, что её волосы были когда-то оттенены шампунем «Ирида» и уложены на бигуди.
– Не за что. – Квинт сел за свой стол, отпил кофе.
Когда он взглянул на Веру, то увидел, что она жадно пьёт из чашки ещё горячий чай, даже не дует на него. Значит, мучилась от жажды – на такой-то жаре. Нет, не похоже на театр, на истерию. Все эти десять дней старушка хотела пить, но не могла. Такой симптом бывает при нервном потрясении. Но раз сейчас она смогла разом выпить всю чашку, дело сдвинулось с мёртвой точки. Психотерапия Квинта начла действовать.
– Вера Фёдоровна, может быть, ещё? Добавочки?
Квинт поспешно допил кофе и всецело занялся задержанной. Гусева кинула, облизывая губы. Евгений Михайлович быстро вскипятил ещё один чайник «Тефаль», отыскал второй, и последний пакетик с чаем – на сей раз лимонным. Гусева снова набросилась на чашку с такой жадностью, словно все дни, начиная с тринадцатого мая, блуждала по пустыне.
– Вера Фёдоровна, я знаю, что случилось в вашем доме, – начал Квинт, наклонившись к Гусевой.
Та встрепенулась, сжала ручку чашки костлявыми пальцами. Воспалённые, уже сухие глаза с надеждой смотрели на Квинта. Глаза следователя напоминали виноград «Изабелла», мокрый после дождя.
– Я хочу вам верить. И вы мне верьте, ладно? Итак, вы утверждаете, что всё произошло во сне?
Квинт заметил, что Гусеву опять затрясло, но не стал акцентировать на этом внимания. Так можно, за уговорами и чаепитиями, весь день потерять. До вечера нужно закончить с Верой Фёдоровной, а за завтра пригласить её сына – отца погибшего Сергея. Или до, или после, как уж получится по времени, следует выслушать Елену Панову – мать покойного. А потом дать разрешение на захоронение трупа – без права кремации.
Впрочем, всем экспертам и так ясно – единственный, роковой удар ножом нанесла именно Вера Фёдоровна. Вчера, как узнал Квинт, прошёл следственный эксперимент. Он получился скомканным, ненужным, безрезультатным. Гусева помнила всё только по сну, и не уставала подчёркивать это.
Ссылаться на сон следствие не могло. Квинт понимал, что, если сейчас пойти по десятому кругу и начать рассказывать сказку про белого бычка, след преступников остынет. В том, что бабушка была лишь орудием в чьих-то руках, Евгений уже не сомневался.
– Мне интересно, каким был в жизни Серёжа, – тихо сказал Квинт.
Гусева не поверила своим ушам – столько неподдельного сожаления было в голосе беседующего с ней следователя. Он назвал внука не гражданином Гусевым, даже не Сергеем, а Серёжей! Больше ей ничего не было нужно – только вот такое тёплое, живое участие.
– Вы ведь вырастили его, я знаю.
Вера Фёдоровна мгновенно забыла о том, где находится, что произошло с ней и с внуком. Теперь она не боялась будущего, а вся ушла в прошлое. Говорила, говорила без остановки, и рябь морщин оживляла ещё совсем недавно маскообразное лицо. Блестели ровные вставные зубы, а глаза вдруг стали голубыми. Бабушка с внуком были очень похожи – Квинт это заметил. До того времени, как поседела, Вера Фёдоровна, вероятно, была пепельной блондинкой.