Ловцы душ - стр. 7

Он какое-то время глядел на меня из-под нахмуренных бровей, а потом усмехнулся.

– Вы честный человек, – сказал. – И я рад, что не ошибся относительно вас.

Я задумался, кто же передал поляку информацию обо мне, но спрашивать не собирался – да и не думал, что он ответит.

– Да-а, – протянул он, потирая крупный нос. – Но я все это понимаю, инквизитор, и пригласил вас не для того, чтобы вы мне вежливо отказали. Я слыхал о некоем человеке, который сможет нам пригодиться. И вам он известен еще со времен обучения в Академии.

– В Академии Инквизиториума? И кто же он, буде позволено мне спросить?

– Франц Лютхофф, – пояснил воевода.

Я задумался. Не обладая гениальной памятью моего приятеля Курноса, я не мог вспомнить это имя из прошлого. Похоже, сей Франц Лютхофф не отметился в моей жизни ни добром, ни злом – раз уж никак не остался в моей памяти.

– Не могу припомнить, – пробормотал я, но уже через миг хлопнул себя по колену, поскольку что-то вдруг забрезжило в памяти. – Хотя, погодите, он, случаем, не такой рыжий, с веснушками?

– О! – воевода воздел палец. – Теплее, теплее. Ну, выпьем же, а то вино выдохнется.

Тут любая причина хороша, потому – мы снова выпили до дна.

– Сей Лютхофф почти год назад проводил одно расследование, протоколы которого были уничтожены. А я, инквизитор, хотел бы знать, что там, в тех протоколах, было написано.

Уничтожение документов было преступлением. Такого в Инквизиториуме не практиковали, и о таких случаях мне слышать не доводилось. Конечно, некоторые расследования оставались тайными, а обвиняемые передавались высшим инстанциям вместе со всеми бумагами, что касались их судьбы. Я и сказал об этом Зарембе.

– Знаю, – кивнул он. – Однако у меня есть причина полагать, что в этом случае поступили несколько иначе, нарушив закон, коим вы руководствуетесь.

– Осмелюсь спросить, ваша милость воевода, отчего бы вам не обратиться к самому Лютхоффу?

– Лютхофф вот уже несколько месяцев лежит в лазарете аквизгранского Инквизиториума. И, полагаю, протянет он недолго. Вы же можете к нему попасть, если попросите принять вас здешних инквизиторов.

Конечно же, я мог так поступить. По крайней мере, получил бы тогда дармовой ночлег и пищу, что при моем финансовом положении было вполне разумным. И конечно, я мог заболеть, попасть в лазарет и там по душам поговорить с Лютхоффом – как один страждущий человек с другим страждущим человеком.

– А не соблаговолит ли ваша милость воевода открыть мне, о чем – хотя бы в общих чертах – шла речь на следствии? Или хотя бы – кого допрашивали?

– Съешьте-ка что-нибудь, инквизитор, а то, глядишь, сопьетесь… – Заремба положил в мою тарелку немаленький кусок жаркого, и жест этот наверняка должен был свидетельствовать о его добрых намерениях.

Тарелки были серебряными. Внутри же их был выгравирован герб Зарембы, а обод – покрыт сценами из Крестного Пути.

– Нижайше благодарю вашу милость.

Я попробовал – и словно вкусил мечту. Жаркое было превосходно. Хрустящее, душистое, отлично приправленное. А соус? Чтобы описать вкус этого соуса, следовало бы оказаться поэтом!

– Ваш повар, ваша милость воевода… – я даже не договорил. – У меня и слов нет, чтобы описать его талант.

Полагаю, он поверил, что я не льщу, поскольку я и сам услыхал в собственном голосе искреннее восхищение. Воевода и сам попробовал жаркое.