Ловцы душ - стр. 2

Я встал и махнул корчмарю.

– Еще раз того же самого, – приказал, а тот усмехнулся, показывая гнилые зубы.

Я же вернулся к Риттеру, который выбивал пальцами по столу нервную дробь.

– Уж как начну – перестать не в силах, – буркнул он недовольно и покачал головой. – Что ж поделать, коли талант требует, дабы его подстегивали спасительной влагой.

– И много ль вы написали в последнее время, так вот подстегнутые? – спросил я саркастично.

– Пока мне хватает и простого полета творческой мысли, – ответил он высокомерно, глядя куда-то вверх, словно желал узреть на прогнившем, закопченном потолке корчмы музу. – Но поверьте, вскоре я соберу богатый урожай от посеянных зерен моего таланта… И тогда знайте, – снова воздел палец, – что я не забуду о вас.

– Сердечно благодарю, – пробормотал я.

– Да-да, никто не скажет, что Хайнц Риттер забывает о друзьях. Представьте, какое я обрету влияние, став императорским драматургом! А сколько женщин… – задумался он, усмехаясь сам себе.

– Я-то полагал, что вам любовных приключений хватает.

– Женщин никогда не бывает много, господин Маддердин, – ответил он поучающе. – Такова уж наша мужская природа, коя требует от нас ронять семя в плодотворные лона. Ибо – вот одаряете вы своей любовью светловолосую молодку с красивой попкой и маленькими грудками, но едва ли не в тот же момент мечтаете, как бы провести сладкую минутку со зрелой брюнеточкой, ноги у которой – словно колонны греческие, а грудь – будто штормовое море.

– То есть с брызгами пены на них? – спросил я невинно.

– Ничего вы не смыслите в искусстве, – он нахмурился, поняв, что я над ним подшучиваю. – Метафоры и сравнения суть средства языка искусства, автор же отпускает поводья фантазии, чтобы у читателя либо слушателя перед глазами отчетливо предстал образ, возникший в богатом воображении творца.

Я мог подтрунивать над Риттером, однако он был прав. Наиболее прекрасна та суша, что лишь готова возникнуть перед кораблем на горизонте, а цветы лучше пахнут в саду соседа. Повздыхавши над недостатками человеческой природы, я подумал: какое счастье, что сие касается простых людей, а не слуг Господних.

Корчмарь выглянул из-за занавеса и поставил перед нами кувшин с вином.

– Может, похлебочки? – предложил радушно. – Только-только сварили: нежнейшее мяско, подливочка, соусик. А к ней могу подать свежевыпеченный хлебчик… Желают господа?

Я поглядел на него, не отозвавшись ни единым словом, и усмешка на толстощеком лице корчмаря медленно угасла.

– Тогда не стану вам мешать, – прошептал он и исчез за занавесом.

– А я бы что-нибудь все-таки съел… – пробормотал Риттер, наливая вино в бокалы. Рука его слегка дрожала, но он не пролил ни капли.

– Станем есть и пить, ибо завтра умрем[1], – произнес я ироничным тоном.

– Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем[2], – поэт был настолько при памяти, что ответил мне цитатой из Писания и, радуясь, что остроумный ответ ему удался, хлопнул себя по коленям.

Я пригубил из кубка, оценивая напиток. Вино, для своей цены, было недурственным, но быстро ударяло в голову.

По крайней мере – ударяло Риттеру, поскольку мне потребовалось бы несколько больше сего напитка, чтобы изгнать мрачные мысли, в последнее время лишь изредка меня покидавшие.