Ливень - стр. 30

Ответом ему была тишина.

– Вы обратили внимание, у них у обоих анемия, – произнёс Бруни поправив очки на переносице.

– Что это такое, чёрт побери?! – спросил Галгарпер опрокидывая в рот рюмку коньяка, который уже год стоял нетронутым в графине на столике с личными делами подонков из моего квартала.

– Малокровие, – пояснил Рассада, отец которого был врачом, разглядывая забинтованную руку. – Поэтому они такие бледные и слабенькие.

– Теург в качестве охранника это вообще перебор. Кому могли понадобиться больные дети? И зачем их было нужно так защищать? – обратился к присутствующим Пибоди беря из рук сержанта стопку с крепким напитком.

«Отличный вопрос», – подумал я, наблюдая за Боцманом, показывающим мальчугану фокус с талером, натолкнувшим меня на мысль о том, что ответ где-то на виду. Его просто надо найти.

Встав с кресла, я подошёл к вешалке в виде симаргла с растопыренными крыльями (под которой на полу блестела лужица влаги, натёкшей с одежды) и снял с неё плащ и треуголку.

Головы товарищей дружно повернулись ко мне. Даже детишки оживились.

– Отойду ненадолго. Хочу поговорить с пращниками, оставшимися в живых после нашего посещения особняка Гудмана. Что-то подсказывает мне, что они чуть приоткроют завесу тайны.

За грубым деревянным столом, выкрашенным в ужасный коричневый цвет, потирая запястья сидел Глобус – тот самый единственный выживший после нашего рейда на банду Щекастого.

Я специально попросил надзирателей «Карусели» – столичной тюрьмы доя особых гостей, расстегнуть «пращника». Это в «Десяти пальцах» сидел всякий сброд вроде мошенников, карманников и любителей почесать кулаки, а здесь «гостили» представители ОПГ – сливки со дна Дождливого города. Они умели ценить подобные жесты, ведь сидеть на допросе с закованными за спиной руками, да ещё когда они пристёгнуты к кольцу позади на уровне затылка…

– Кого я вижу, инспектор! Всё ещё младший или ваше начальство оценило вас в должной мере? – ухмыльнулся тонкими бледными губами Глобус отрывая взгляд от зарешётчатого окна.

Сняв треуголку и плащ, я повесил их на вешалку в углу, а затем встал напротив преступника внимательно взглянув в его тёмно-зелёные глаза, в которых всегда плескалось пламя своенравия и непокорства.

Глобус получил кличку свою за абсолютно лысую голову форма которой напоминала чуть приплюснутый шар. Нет, ну правда у людей обычно вытянутые лица, а тут самый настоящий шар. Глобус и есть.

На кривую дорожку преступник свернул уже разменяв четвёртый десяток. Однако дисциплину беззакония освоил экстерном. Учитель похитивший школьную кассу, получивший три года, а затем сумевший в тюрьме заработать авторитет и уважение раньше занимал моё воображение. Иногда мне даже казалось, что Глобус делал всё это от скуки. Как-то он даже сказал мне, что до тюрьмы мир его был чёрно-белым, а за решёткой обрёл краски, стал цветным. Как бы то ни было из обыкновенного воришки за дюжину лет он превратился в опасного мерзавца.

– Здравствуй, здравствуй Патрик, – сказал я, наблюдая как вода, сбежавшая с плаща и треуголки, собралась блестящей лужицей на полу. – Поговорить с тобой хочу о твоём бывшем хозяине.

– А чего о нём говорить? Щекастый умер. Вы же его застрелили, – ладони преступника легли на стол. Длинные пальцы при этом слегка шевелились. Не знаю почему, но мне стало противно.