Лист Мебиуса. Часть первая - стр. 7

– До Сарапула билетов нет.

– А когда поезд?

– Сейчас, отходит через десять минут.

– Так чего ж мы стоим, – почти прокричал я. – Бежать надо!

– Куда бежать?

– На поезд, на поезд!

– Так билетов же нет?

– Так зайцами поедем.

– Поймают, ссодют где-нибудь у черта на куличках, ни в п…, ни в Красную Армию.

Он так и сказал – «ссодют». Ну нет на вашу Верхнюю Толсторюпинку достославной Людмилы Трофимовны Спаленко. Она бы спалила и Верхнюю, и Нижнюю, и какую там еще? Среднюю? И Среднюю Толсторюпинку, камня на камне бы не оставила, а всех училок местной школы собрала бы в кучу, отрубила бы всем руки, ноги, головы, разбросала бы все в чистом поле, а потом расстреляла останки, чтобы они, не дай Бог, не самовозродились!

Я настойчиво толкал моего неожиданного товарища по несчастью в сторону платформ, выглядывая на табло название необходимого поезда.

– А как мы без билетов сядем? – уже смирившись с ролью «зайца», беспокоился он.

– Каком! Каком! Как тебя зовут, брат? – стал свирепеть я.

– Федор. Федор Толсторюпин.

Я чуть не поперхнулся. Хорошо хоть не… Достоевский!

– Олег, – пожал я ему руку. – Слушай сюда, Федя Толсторюпин. Ты и я – провожающие. Мы помогаем во-о-он той большой семье заносить в вагон чемоданы. Видишь, как много чемоданов? Людям необходима помощь, без нас им не справиться.

– Так мы ж не…

– Молчи, Федя! Надо, Федя! Вперед, Федя!

Что ж, с моей помощью Федя справился с ролью провожающего. У него хватило ума не проронить ни слова во время всей операции. Я вежливо сказал проводнице, что мы только занесем саквояжи дорогих и любимых, поцелуем в щечку и – обратно. Ну зачем нам в Сарапул? Там чай растет, но нам туда не надо!

Вагон оказался купейным, здесь сложно было как-то затеряться. Поэтому, как только мы покидали на верхнюю полку часть чемоданов и помогли другую часть спрятать под нижние полки, я предложил Феде перебраться в тамбур соседнего вагона.

Сумерки сгустились так сильно, что я с трудом различал очертания предметов, которых было не так много – столбы да деревья. Метрах в пятидесяти от моего «приземления» виднелся яркий свет фонаря. Маячок. Больше ориентиров не было, и я, как мотылек, двинулся навстречу свету, опалять крылышки.

Ближе я сумел разглядеть небольшое строение, не дом даже, а домик какой-то, аккуратно побеленный, еще не успевший почернеть от дыма тепловозов. Почти под самым фонарем виднелась одинокая фигура в железнодорожной форме.

– Что за станция такая? Костромская аль Ямская? – решил пошутить я.

– А с платформы говорят: «Это город Ленинград!» – неожиданно подхватила шутку фигура в железнодорожной форме.

– Здравствуйте. Добрый вечер, – я специально продублировал приветствие, так, на всякий случай.

– Да уж скорее – доброй ночи, – прокхекхекал голос. Еще пара шагов, и я сумел разглядеть одинокого железнодорожника. Его возраст было трудно определить: где-то от 35 до 55. Он был стройным, подтянутым, с большими руками. Такой врежет кулачищем по сусалам – и поминай как звали. Мужчина в расцвете лет. Но глаза! Серые глаза обрамляли паутинки морщинок. Глаза были внимательными и мудрыми. Нет, не добрыми, как у Санта Клауса, и не жесткими, как у Рональда Рейгана, а как у естествоиспытателя, изучающего под микроскопом… того же мотылька! Нос тоже впечатлял – правильный римский нос. Железнодорожник снял фуражку, чтобы протереть платком заблестевшую лысину, и сходство с римлянином стало стопроцентным. Сократ, Платон, Цицерон, а может, даже где-то Цезарь! Больше под рукой сравнений не нашлось, и я решил, что надо освежить в памяти при случае всю историю античности.