Лишь одна музыка - стр. 9

– Я хочу «Крейцерову» к понедельнику, – продолжает Карл Шелль.

– Но, профессор… – протестую я.

– К понедельнику.

– Профессор, это невозможно – и даже если бы я смог, то пианистка…

– Я уверен, что фройляйн Макниколл вам поможет.

– Наше трио отвело эти выходные на репетиции. У нас скоро концерт.

– Ваше трио преуспевает и без особо заметной практики.

Я молчу в течение нескольких секунд. Карл Шелль кашляет.

– Когда вы играете в следующий раз?

– Через пару недель – в зале «Бёзендорфер».

– И что вы играете?

– Мы начинаем с раннего Бетховена…

– Вы нарочно так неопределенно?

– Нет, профессор.

– Какого Бетховена?

– Опус один номер три. До-минорное.

– Да, да, да, да, – говорит Карл, спровоцированный моим упоминанием тональности. – Почему?

– Почему?

– Да, почему?

– Потому, что наша виолончелистка его любит.

– Почему? Почему? – Карл выглядит полубезумным.

– Потому, что ей это кажется потрясающим и волнующим.

Карл Шелль пристально смотрит на меня, будто решая, какой из моих шейных позвонков легче переломить. Он отворачивается. Я был одним из его любимых учеников. Мы ненадолго пересеклись в Манчестере во время мастер-класса в мой последний год в Королевском Северном колледже музыки, и именно он предложил, к моему радостному изумлению, чтобы я поехал учиться к нему в Вену студентом-вольнослушателем. Он думал, что я способен – и что я этого хочу – к сольной карьере. Теперь, когда я стал его студентом, наверное, он во мне разочаровался.

– Вы слишком много времени тратите на камерную музыку, – говорит он, – у вас может быть лучшая карьера.

– Возможно, – говорю я, беспокоясь о том, какую именно карьеру он полагает «лучшей», но не возражаю.

– Я должен вами руководить. Вы ведь здесь для этого? Вы очень своенравны. Даже слишком.

Голос Карла временно добр. Я ничего не говорю. Он мурлычет фразу из «Крейцеровой», протягивает руку к факсимильной рукописи, смотрит на нее несколько минут, но не отступает:

– Значит, до понедельника.

Мой чай перестоял: он горький, но его еще можно пить. Я включаю телевизор и возвращаюсь в настоящее. Четыре толстеньких гуманоидных создания – красное, желтое, зеленое и фиолетовое – резвятся на холме. В траве пасутся кролики. Создания обнимают друг друга. Перископ высовывается из холма и говорит им, что пора прощаться. После некоторых возражений они прощаются и один за другим прыгают в дыру в земле.

Карл Шелль, этот старик, этот упрямый волшебник, жестокий и полный удушающей энергии, вовсе не единолично изгнал меня из Вены. Это в равной степени был и я, более молодой, неуступчивый, не желавший ни менять ментора на диктатора, ни малодушно уклоняться от столкновений.

Если бы я его не встретил, данный мне голос не появился бы на свет. Я бы не пошел учиться в Высшую музыкальную школу. Я бы не встретил Джулию. Я бы не потерял Джулию. Я бы не плыл по течению. Как я могу по-прежнему его ненавидеть? Безусловно, после стольких лет все подвергается изменению под воздействием дождя, спор, паутины, темноты. Возможно, подавив свое видение мира, я смог бы научиться у него большему. Да, Джулия, скорее всего, была права. Но сейчас я думаю, пусть он умрет, его время пришло, я не могу ему отвечать. Почему он перекладывает на меня обязанность отпущения грехов?

Я не мог бы взять от него больше. Она думала, что мог бы, или надеялась, что мог бы, надеялась, что хотя бы из-за нее я остался бы в Вене еще на время. Но я не учился, я разучивался, я разрушался. Когда я провалился на концерте, это случилось не потому, что я был болен, и не потому, что был не готов. Это было из-за него – он предсказал мою неудачу, и я видел его в зале и знал, что он мне ее желал.