Лирика - стр. 5

В темных сенцах пахнет пихтой,

у порога – пара лыж.

Пара струганых дощечек,

самоделье детских рук.

Сколько вещих и не вещих

снов скитается вокруг…

Где таилось,

где хранилось?

Вдруг припомнил человек:

хлебным квасом пахнет силос,

спелой клюквой пахнет снег.

Как ни покажется это нелепо вам,

но едва разгоралась заря малиново,

я просыпалась от

великолепного,

важного, грозного рыка

львиного.

Ржавый тополь шумел

у окна открытого.

Высыхало… Теплело… Тянуло чадом…

Всех готова жалеть я,

кто не испытывал

величайшего счастья —

жить с цирком рядом.

Просыпаться и тотчас, не тронув чая,

обманувши бдительность домочадцев,

к сердцу хлеб похищенный прижимая,

к заветному лазу в заборе

мчаться!

Я помню, мама диву давалась —

куда столько хлеба у нас девалось?

Ведь жили тогда мы

в приволжском городе,

еще не успевшем забыть о голоде.

Но я ни о чем не думала, кроме

восхитительной дружбы

слоненка Томми.

Я вдыхала чудесный запах конюшен,

запах опилок, острый и свежий,

двери были раскрыты, огонь потушен,

шли репетиции на манеже.

Меня давно гонять перестали,

чередою привычной текла работа,

трико стеклярусом не блистали,

они темнели от пятен пота.

Я часами не отрываясь глядела,

с какой беспощадностью и упорством

эти люди себе подчиняли тело,

чтобы трудное стало легко и просто.

Я часами не отрываясь глядела,

как размеренно-ровно качалась лестница,

как в десятый и в сотый

четко и смело,

как пружинка,

взлетала моя ровесница.

Изредка меня родители брали

на вечернее представление.

Бодро марши гремели,

трико сверкали

в непривычно-торжественном отдалении.

И хотя я помнила, как им трудно —

друзьям моим – давалась удача,

все равно мне казалось

все это чудом,

да и нынче

не думаю я иначе.

И нынче я, вспоминая о многом,

радуюсь,

что когда-то в детстве

дни свои проводила в цирке убогом,

с чудесами такими в соседстве.

Котенок был некрасив и худ,

сумбурной пестрой раскраски.

Но в нашем семействе обрел уют,

избыток еды и ласки.

И хотя у котенка вместо хвоста

нечто вроде обрубка было,

котенок был —

сама доброта,

простодушный, веселый, милый…

Увы! Он казался мне так нелеп,

по-кроличьи куцый, прыткий…

Мне только что минуло восемь лет,

и я обожала открытки.

Я решила: кто-нибудь подберет,

другой хозяин найдется,

я в траву посадила

у чьих-то ворот

маленького уродца.

Он воспринял предательство как игру:

проводил доверчивым взглядом

и помчался восторженно по двору,

забавно брыкая задом.

Повторяю – он был некрасив и тощ,

его я жалела мало.

Но к ночи начал накрапывать дождь,

в небе загромыхало…

Я не хотела ни спать, ни есть —

мерещился мне котенок,

голодный, продрогший, промокший весь

среди дождливых потемок.

Никто из домашних не мог понять

причины горя такого…

Меня утешали отец и мать:

– Отыщем… возьмем другого… —

Другой был с большим пушистым хвостом,

образец красоты и силы.

Он был хорошим, добрым котом,

но я его не любила.

Я зерна сыпала чижу

и воду в блюдце наливала.

Мне было… Сколько – не скажу, —

я до окна не доставала.

Я подставляла, помню, стул,

чижу просовывала ветку,

а чтобы вечером уснул,

платком завешивала клетку.

Суббота. Чистые полы.

Басы далеких колоколен.

И стекла празднично светлы.

А чиж молчит, угрюм и болен.

Закат ползет по скатам крыш;

звеня, о стекла бьется муха…

В моих ладонях мертвый чиж,

не птица, нет, – комочек пуха.

И не доступная уму

тоска, сжимающая горло…

Сама не знаю почему,