Ликвидатор. Книга 3. И киллеру за державу обидно - стр. 23
Она смотрела урывками, внутренне все же опасаясь его до сих пор, будто желая прожечь насквозь как раз в тех местах, куда входили пули в голову ее мужа. Сжимая обоими глазами его голову с русыми волосами, опущенным лицом, этими неприятными по форме ушами.., нет, нет, в нем все было неприятно и именно это вселяло эти необоснованные опасения! Как неприязненно относится человек к суете змей и мелких грызунов, так и она не могла себя перебороть в своей неприязни, исходящей просто от его существования.
Надежда словно мяла пылевский мягкий череп в своих руках, продавливая его навстречу идущим пальцам, цепляясь ногтями, разрывая, потом восстанавливая, и снова все заново, наслаждаясь в представляемой бесконечности. Она вот уже десяток лет каждый день чувствовала боль, испытываемую Тимуром в то утро, теперь его тогдашние ощущения стали ее собственными. Все это усиливалось сейчас каждую эмоцию, женщина с негодованием выливала в этот череп… выливая, знала – он это чувствует, понимая, откуда приходящее и что это.
Еще немного и облегчение, так ожидаемое и необходимое все эти годы, постепенной теплотой обхватывало огрубевшее и разучившееся отступать перед опасениями сердце. Одновременно Олег пытался движениями своей головы уходить от телепатически давящего на его черепную коробку. Ничего не получалось, он только причинял себе еще большую боль. Застонав, Пылев остановился на одной мысли: «Это же навсегда! Она… эта мерзость никогда не отвяжется от меня. Где бы я ни был, чтобы не делал, теперь она в моей башке… – это она причиняет такие мучения! Надо, надо было валить не одного этого урода, всех, всех! Надо было валить с «прицепом»[9]. Пусть нужно было бы подождать еще пару дней, да хоть месяц, и валить всех… с детьми, с собакой, с говном их! Мать их!..».
Боль усиливалась, все больше от страдающей гордыни и тщеславия, не имеющих больше повода для радости, но постоянно унижаемых своей же бездарностью и сегодняшним бессилием, став уже не столько болью, сколько ужасом, преследующим постоянно с этой минуты. Он украдкой взглянул на Хлебникову, два штыка кольнули навстречу через глаза в лобные доли мозга и сразу отпрыгнули, не в состоянии держать теперь его взгляд… отпрыгнули, оставив боль, причиняемую вращающимися немилосердными шнеками, настолько реально ощущаемую, что можно было понять – вращение происходит в разные стороны.
Усилием воли он снова поднял голову, но взгляд получался рассеянный, не противостоящий, а мягкий, податливый, растерянный. Она, наконец, женской интуицией почувствовала слабость, только ухмыльнулась, подняв голову еще выше, и слегка кивнула, будто спрашивая: «Помнишь Тимура? Теперь я не дам тебе его забыть никогда!». Одному Богу известно, что сейчас ей приходилось преодолевать ради этих нескольких секунд. Пылев удержался, что придало сил. Взгляд стал наполняться силой, гордостью, властностью, той самой, что заставлял многих отворачиваться от него, просить, умолять, и умирать просто так.
Такие минуты тонки и неоднозначны. Лишь только фотографы разглядели слабинку и образовавшуюся брешь в «газетной» защите, что частично открыло лицо подсудимого, сразу защелкали затворы фотокамер, засверкали фотовспышки, оживив монотонное чтение озвучиваемого приговора.