Лик Архистратига - стр. 54
Европейцу ничего не оставалось делать как последовать за ним. Оставшаяся на площадке попечительница легонько подтолкнула избранного в спину, ясно давая понять, что в солярии больше делать нечего, тем более, ночью. Вполне возможно, что она ещё раз подарит когда-нибудь загоревшемуся европейцу свой волшебный взгляд, но это будет потом, если только будет. А сейчас… сейчас неофиту предстояла очередная инициация на положенной в этих местах мистерии овладения тайной силой.
Идя по коридору меж двумя огнями писатель уже не чувствовал себя так неуютно. К тому же, неоднократное обещание помощи и божественное разрешение на вынесение силы из храма только ему одному, придавало уверенности. Как там, в небесных империях делается выбор и на кого выпадает жребий – живым насельникам этой планеты пока неизвестно. Да и надо ли? Тем не менее, поднебесный вердикт вынесен, оглашён и направлен вниз для выполнения.
Храм встретил троицу гнетущей пустотой, неприметной в узком коридоре, густыми пещерными тенями, прятавшимися, где только возможно и сочными, но тяжёлыми запахами сгоревшего жира, которых по вчерашнем прибытии в храм европеец почти не учуял.
Чаши с воловьим жиром по углам и за спиной Бодхисатвы дарили пространству безразлично пылающее пламя. Видимо они горели непрестанно и неугасимо. Алексей Николаевич посмотрел вверх, пытаясь разглядеть храмовый потолок. Свод, если он был, терялся где-то далеко в высоте, а огонь чаш не мог разогнать весь пещерный мрак, хотя светильники по стенам выглядели довольно большими. Такой же была центральная чаша, выполненная в виде поставца на закрученной в косичку толстой металлической ножке. Именно возле неё и поставили европейца, но так, чтобы чаша обязательно оказалась меж ним и тибетским идолом.
– Ом-мани-пудмэ-хум, – начал старец-монах с наиглавнейшего заклинания Бодхисатве. Видимо, на Тибете все молитвенные литургии начинались именно с этой мантры. И всё же старец встал в необычную для ламаистского монастыря и даже для даосизма молитвенную позу Оранты.[33] Он стоял как раз посредине между европейцем и статуей, не уставая повторять заветное заклинание, то есть оградительную молитву.
– Ом-мани-пудмэ-хум, – уносилось под теряющиеся в пещерной темноте своды в тридцать третий или же триста тридцать третий раз.
Европеец очень скоро перестал считать заклинания, потому что не обнаружил ни рядом, ни впереди дочери Ранг-ду. Непроизвольно он хотел обернуться, но тут же получил тычок ниже пояса в самый кончик позвоночника. А в этом месте – европеец знал – у человека довольно неприятный нервный узел со свёрнутой в сонный клубок змеёй Кундалини. Тут же по телу прокатилась волна боли, хотя удар был вовсе не сильным. Девушка стояла где-то сзади и могла шпынять белого дикаря точечными ударами, чтоб не вертелся в храме да ещё при чтении бодхисатовских мантр.
Монах к тому времени уже закончил чтение заклинаний, во всяком случае, замолчал. Потом сделал шаг в сторону статуи, другой. Ничего не происходило. Идол не гневался, молнии не обрушивались, всё было тихо, как всегда. Вдруг тишину нарушило короткое уханье и стук, будто по воздуху в каком-нибудь ущелье пронёсся огромный камень, и вибрация воздуха послушно откликалась на полёт.
Но что это? Монах, мерно шагавший к статуе, неожиданно исчез. Пропал, будто его и не было! Алексей Николаевич боялся поверить своим глазам. Он вдруг обнаружил, что почти весь пол между идолом и центральным светильником исчез вместе с только что шагавшим к статуе старцем. На этом месте теперь красовалась огромная пропасть. Скоро откуда-то снизу донёсся слабый отголосок, похожий на звук камешка, брошенного в бездонный колодец. Верно, монах только что расстался с жизнью.