Лицо в зеркале - стр. 28
– По двадцать семь миллионов за каждый. Первым пробил потолок двадцати пяти миллионов.
– Да, бедность ему не грозит.
– Плюс навар.
– Какой еще может быть навар при таких гонорарах?
– Если картина становится хитом, он получает еще и долю прибыли.
– И сколько это может быть?
– Если верить «Дейли верайети», наиболее удачные фильмы, идущие в мировом прокате, приносят ему по пятьдесят миллионов.
– Так ты нынче читаешь прессу шоу-бизнеса?
– Она постоянно напоминает мне, что он – очень большая цель.
– Да уж, работы тебе хватит. И в скольких фильмах он снимается в течение года?
– Обычно в двух. Иногда в трех.
– Я собираюсь так плотно закусить за его счет, что мистер Ченнинг Манхейм заметит образовавшуюся дыру в своем бюджете, а тебя уволят за перерасход по представительскому счету.
– Даже ты не сможешь наесть копченой баранины на сто тысяч долларов.
Рисковый покачал головой:
– Чен-Ман. Может, я отстал от жизни, но и представить себе не мог, что один фильм приносит ему пятьдесят миллионов.
– У него еще есть компания по производству телефильмов, три сериала которой идут на крупнейших телеканалах, четыре – на кабельном телевидении. Он получает несколько миллионов из Японии, где снимается в коммерческих роликах, рекламируя наиболее продаваемую там марку пива. Он выпускает спортивную одежду. И еще много чего. Его агенты называют доходы, которые поступают не от съемки в фильмах, «дополнительными денежными потоками».
– Люди буквально забрасывают его деньгами, да?
– Ему нет нужды торговаться.
Когда к их столику подошла официантка, Этан заказал семгу по-мароккански и ледяной чай.
Пока официантка записывала заказ Рискового, у нее затупился карандаш.
– …и еще две маленькие бутылки «Оранжины».
– Я видел только одного человека, который мог столько съесть, – прокомментировал Этан. – Балерину, страдавшую булемией[9]. После каждого блюда она бегала блевать в туалет.
– Я только пробую здешнюю еду, и мне не нужно носить пачку. – Рисковый разрезал последний кусок баранины пополам. – Так скажи мне, Чен-Ман – говнюк?
Шумовой фон разговоров за другими столиками гарантировал Этану и Рисковому, что их никто не услышит. С тем же успехом они могли говорить в пустыне Мохаве.
– Его невозможно ненавидеть, – ответил Этан.
– Это твой лучший комплимент?
– В жизни он не производит такого впечатления, как на экране. Не вызывает никаких эмоций.
Рисковый отправил половину куска в рот и чмокнул губами от удовольствия.
– Значит, он – одна форма, никакого содержания.
– Не совсем так. Он такой… вежливый. Щедр со своими работниками. Не высокомерен. Но чувствуется в нем… какая-то легковесность. Безразличие, с которым он относится к людям, даже к своему сыну, но это доброе безразличие. В целом человек он неплохой.
– С такими деньгами, с таким обожанием можно ожидать, что он – монстр.
– В нем этого нет. Он…
Этан задумался. За те месяцы, что он проработал у Манхейма, ему еще не доводилось откровенно говорить о своем работодателе.
Этан и Рисковый вели не одно дело, в них не раз стреляли, они полностью доверяли друг другу. Так что он мог говорить свободно, зная, что ни одно его слово не будет повторено.
Отталкиваясь от этой печки, ему хотелось охарактеризовать Манхейма не только честно, но, если угодно, и объективно. Описывая Рисковому, что собой представляет Манхейм, Этан объяснял и себе, у кого он, собственно, работает.