Личный счет. Миссия длиною в век - стр. 3
«Соберись, тряпка! – одернул он сам себя, морщась в неизвестно какой раз, но теперь уже не от гадливости, а от острой иголочки в груди, пульсирующей в такт с сердцем, не таким уж молодым уже, и грозящей в любой момент превратиться в штык: четырехгранный металлический прут, пронзающий живую плоть легко, как кисею. – Не хватало еще свалиться с сердечным припадком без чувств…»
– Позвольте, ваша светлость? – раздалось сзади.
– Чего тебе? – буркнул, не оборачиваясь, граф.
– Понял я, ваша светлость, чего ищете-то… – тоже в несчетный раз поклонился старик. – Тайный княгинюшкин ларчик, стало быть…
– Откуда ты…
– Да нешто ж в этом доме секреты от меня были! – всплеснул руками лакей. – Вы бы раньше сказали…
Мелко семеня неразгибающимися до конца ревматическими ногами, Митрич шустро проковылял к печи, осмотренной ротмистром первой, и, даже не глядя, ткнул дрожащим пальцем в головку одного из купидонов, целящегося из крошечного лука куда-то за окно. Тайный механизм как-то мелодично скрипнул, и одним рядом выше откинулась одна из плиток, на которую Павел Владимирович только что бесполезно давил со всех сторон.
«Не ошибся, стало быть…»
– Извольте, ваша светлость, – с гордостью обернулся старик к окрыленному надеждой дворянину. – Все туточки, в полной, так сказать, сохранности…
Граф сунул руку в тесное отверстие, не рассчитанное на крупную мужскую ладонь, и с замиранием сердца ощутил под пальцами бумагу.
Конверт из плотной темно-желтой бумаги был перехвачен розовой ленточкой, завязанной изящным бантиком, и при виде вещицы, которой некогда касались руки любимой, у Павла Владимировича вновь сжалось сердце.
– Пойду, пожалуй… – озабоченно произнес Митрич, деликатно удаляясь. – Если что – зовите. Залы сейчас пустые, гулкие…
Не в силах сдерживать себя, ротмистр сломал сургучную печать с княжеским гербом, и в руки ему выпал сложенный вдвое листочек верже[2], все еще хранящей тонкий аромат духов. Ее любимых духов…
«Милый мой Пашенька…»
Ланской стоял, прислонившись плечом к ледяной печи, и не замечал, как по заросшей щеке пробирается вниз тяжелая, словно свинец, слеза.
Вот и все. Два десятка строчек летящим почерком и «вечно твоя Натали» внизу. Больше ничего. Ни адреса, ни указания, где искать.
Но даже если бы он знал сразу, что найдет лишь эти строки, – он все равно пришел бы сюда, чтобы найти их и прочесть.
Письмо не дало ему нынешнего адреса любимой, не подтвердило даже, что она жива, – дата более чем полугодичной давности ничего не гарантировала в это жестокое время, – но он теперь знал главное…
– Ваша светлость! Господин граф!..
В голосе старого лакея сквозил ужас, но встрепенувшийся от грез граф уже и сам слышал далекие голоса, шум тормозящих под окнами автомобилей…
Рубчатая рукоять верного «кольта» сама собой прыгнула в ладонь.
– Ты?! – обернулся Павел Владимирович к трясущемуся старику и, не услышав еще ответа, понял: «Не он!..»
– Помилуйте, барин! – сделал попытку повалиться в ноги Ланскому Митрич. – Христом богом…
– Прости, старик… – оборвал его на полуслове ротмистр. – Есть тут другой выход?
– Откуда…
– Тогда уходи. Спрячься куда-нибудь и пережди. Береги себя, старик! А если когда-нибудь увидишь ее, передай…
– А вы, Павел Владимирович?
– Обо мне не думай…
Едва ли не силком выставив плачущего навзрыд слугу за дверь и заперев ее, Ланской подскочил к окну, и тут же сразу несколько пуль рванули раму, зазвенело, рассыпаясь, стекло, надрывно зыкнул от разлетевшегося фарфоровой пылью изразца рикошет…