Личность и общество в анархистском мировоззрении - стр. 8
В лекции (и изданной на ее основе книге) Алексей Боровой стремится подвести духовный фундамент под собственное революционное, анархическое миросозерцание, обосновывая его этичность и целесообразность, в постоянной оппозиции к «реальной политике» оппортунистов и либералов. Политический спор с кадетами перерос в психологическое, этическое, метафизическое, духовное отталкивание от них и помог Боровому сформулировать основания собственного анархизма. Как это часто бывает в сочинениях Борового (особенно в его книгах, вырастающих из публичных лекций), злободневная проблематика (полемика вокруг оправданности вооруженного восстания в Москве) переплетена здесь с «вечными» мировоззренческими и этическими вопросами: о нравственном и безнравственном, о целесообразном и нецелесообразном в политике, о радикализме и приспособленчестве как жизненных стратегических установках, о реформизме и революционности, о догматизме и жизненной спонтанности, об этике Закона и этике Творчества, о духовном максимализме и конформизме, об антагонизме личного и общественного, о насилии в истории, об этике и метафизике революции… Вся лекция (и книга) строится на антитезах и контрастах (любимый прием Борового), сочетает обобщения с яркими образами, представляя из себя пламенный памфлет против малодушия и мещанства.
В общем, возвращаясь к своему «Революционному миросозерцанию» и его месте в собственной эволюции и судьбе четверть века спустя, незадолго до смерти, в своих мемуарах Алексей Алексеевич Боровой так оценивал это произведение: «Мои выступления против либералов начались сейчас же после Московского вооруженного восстания.
Главное мне удалось высказать в публичной лекции „Революционное миросозерцание“, напечатанной отдельной книжкой.
На это выступление взорвали меня две громкие тогда статьи П. Струве в „Полярной звезде“: „Два забастовочных комитета“ и „О московских событиях“.
Со всей страстностью, мне доступной, я протестовал против морального и политического права кадетов на отделение в революции – овец от козлищ, против слов „только одно истинно революционное дело – это достославная октябрьская забастовка и ее драгоценное детище, манифест 17-го октября. Только это – революция, все же прочие – революции, которыми дело революции испорчено и подорвано“.
Вспоминая то, что было написано более четверти века назад (у меня нет книжки под рукой), я ничего не хотел бы изменить в ее смысле. Все, что тогда подсказал мне мой пафос революции, я и посейчас считаю правильным. „Безумие“ революции представляется мне и сейчас самым дорогим и высоким из всего, что может быть сделано человеком.
Не только профессора политической экономии и государственного права из кадетов, но и все рационалистические мудрецы и последующих дней полагали, что революцию можно „делать“. Они не хотели понять, что ни жизни, ни революции – а революция есть триумф жизни, весна, ее – не склеить из благонамеренных кусочков. Самым умным, самым сильным не вычеркнуть из жизни – борьбу, страдания, ее органические „нелепости“, „безумие“.
Революция – стихийный взрыв, живой поток. В неудержимом беге – несет она уродства, красоту, страдания и радости, взметает кверху пыль и шлак, взбивает пену и, бурливая и грозная, бежит по новому руслу.