Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт - стр. 29

Боаз-Яхин думал о частях ее тела, что могут быть не тронуты солнцем, о том, каким окажется аромат ее плоти и вкус ее. У него началась эрекция, и он осторожно скрестил ноги.

После она предложит ему денег. Он их, конечно, не примет, хотя деньги ему страшно нужны. С другой стороны, спросил он себя, есть ли разница нравственно между этим и получением денег за игру на гитаре и пение?

Ветер стих, музыка стала громче, машина остановилась. Боаз-Яхин осмотрелся, нет ли где гостиницы или мотеля, но ничего не увидел. Вправо уходила дорога.

– Я только что вспомнила, – сказала женщина, – мне нужно здесь свернуть. Лучше я высажу тебя сейчас.

Боаз-Яхин взял гитару и рюкзак, выбрался из машины. Женщина захлопнула дверцу и защелкнула ее.

– Если мальчик твоего возраста смотрит на меня так, как ты, – сказала женщина, – значит, у одного из нас все скверно. Либо я не должна так думать, либо ты не должен так смотреть.

Красная машинка отъехала прочь, играя музыку, прямиком к морскому порту.

В уме Яхин-Боаз никак не мог отделаться от аналогии с телепередачей. Он принимает льва. Лев – наказание. Жена и сын, конечно, желали б его наказать. Хотел ли он быть наказанным? Просто ли наказание лев? Он не мог ответить на эти вопросы простыми «да» или «нет».

Лев ел настоящее мясо. А чем он питался после того, как три дня назад сожрал пять фунтов бифштекса? Отощал ли он теперь, оголодал ли, торчат ли у него ребра? Если это лев, который являлся лишь ему одному, то кто, как не он, обязан его кормить?

В магазин зашел покупатель и спросил книгу по древнему искусству Ближнего Востока. Яхин-Боаз предложил ему две книги в мягких обложках и одну в твердом переплете и вновь стал распаковывать пришедшую утром поставку.

Покупатель был одним из постоянных клиентов магазина, про все свои покупки ему хотелось поболтать.

– Львы просто замечательны, – заметил он.

Яхин-Боаз разогнулся от книг, бурой бумаги и шпагата, резко насторожившись.

– Какие львы? – спросил он.

– Вот, – сказал покупатель, – на барельефах северного дворца. – Он положил открытую книгу на стойку перед Яхин-Боазом. – Полагаю, скульптор придерживался определенных правил в изображении царя и прочих человеческих фигур, однако львы сильно отличаются от такого – у каждого свой индивидуальный трагический портрет. Вы видели оригиналы?

– Нет, – ответил Яхин-Боаз, – хотя раньше жил недалеко от развалин.

– Вот так всегда, – заметил покупатель. – Рядом с тобой одно из чудес света, вершина искусства своего времени, а ты живешь с ним рядом и даже не побеспокоишься на него взглянуть.

– Да, – сказал Яхин-Боаз, перестав обращать внимания на его слова. Он переворачивал страницы, рассматривая снимки барельефов львиной охоты. Добрался до умирающего льва, вцепившегося зубами в колесо.

– Довольно легко заметить, к кому скульптор благоволил, – продолжал покупатель. – Заказ-то, верно, был царский, но сердце свое художник отдал льву. При всем внимании к деталям его одежды и кудряшкам в бороде царь – не более чем иероглиф, символ царского величия. Но лев!

Яхин-Боаз не сводил глаз со льва. Он его узнал.

– Царь чуть ли не вторичен, – не умолкал покупатель. – Смертельная растяжка львиного тела встречается с длиной копий, на которые он бросается, становится одним долгим диагональным рывком вечно противостоящих сил. Удар этот уравновешен на вращающемся колесе, а в центре – хмурая морда умирающего льва, вцепившегося в него зубами. Мастерская композиция и все вот это прочее. Царь и