Летом перед грозой - стр. 9

– Извини, – говорит.

– За что?! – спрашиваю.

– Подумал о тебе неправильно. Плохо подумал. Давай выпьем?! Так?!

Я пожал плечами: а отчего бы и вправду не выпить?

Мне сейчас совершенно точно не повредит.

Может хоть в себя немного приду, после всего этого дурдома.

Так.

… Эту историю он мне рассказал, когда мы доели уху, а бутыль опустела уже почти что на четверть.

Ни до, ни после я ни разу не видел его таким многословным.

– Нас тогда только-только из Краснодара туда командировали. Я сапером был в десантуре. Сержант. Старший. Так. Ну, приехали, стоим. Так. А тут приказ – по машинам и вперед. «Чехи» в село недалеко вошли. Надо гасить. Так. Окружили. Блокировали. Так. Нам – «Вперед». Так. А какой «вперед», когда мы первый раз на войне, а «чехи» стреляют – даже головы не поднять?! Ну, вошли на окраину. Так. Они совсем плотно бьют. Я по рации – сержант такой-то, помогите. А мне – парень, ты зачем сюда приехал? Умирать?! Вот иди и умирай! Пошел. Так. Потом что-то рядом грохнуло, я и вырубился.

…У меня до сих пор перед глазами эта картина. Может, он хорошо рассказывал, может – я его хорошо понимал.

А может – самогон помогал работать воображению.

Так тоже бывает.

А может – все вместе взятое.

Но я очень хорошо представлял и представляю, как он пришел в себя ночью на горе раздетых и заминированных трупов своих друзей. Как понял, что ранен в левое плечо и рука просто не действует. Как аккуратно разминировался одной правой рукой, как убивал булыжником стоявшего к нему спиной чеченского мальчишку-часового. Как понял, что не может взять его автомат, потому что левая рука совсем не действует. Как подобрал гранату и, шатаясь, побрел в сторону окраины села – к своим.

Как его, полуголого и шатающегося, окликнули:

– Ты кто?

Как он стоял и думал, что сказать на это в ответ.

Долго думал, могли бы, наверное, и убить.

Как сказал:

– Я – русский солдат. У меня граната на боевом. Если вы «чехи» – лучше стреляйте сразу. Так. Живым не дамся, и вас убью…

Как к нему подбежали, как осторожно освобождали гранату из скрюченных пальцев. Как потом, в госпитале, ему вручили Орден Мужества и вычли из денежного довольствия сумму за утрату оружия.

– Валер, – говорю. – Ты же – карел. Гордишься этим, как я понял. Что ж тогда говорил, что «русский солдат»?

Он задумался, пуская кольцами дым своих дешевеньких сигарет:

– Это я здесь карел, – говорит. – Там я был русский солдат.

Потом подумал и добавил:

– Так.

Я молча взял бутыль и разлил самогон по стаканам.

Над нами горел невозможный карельский закат. Шумел порог на фантастически красивой реке Писта. Русланыч со своим егерем уже наверняка вернулись на заимку, и он крыл меня последними словами, потому что на вечер была заказана баня, которая остывает.

Где-то далеко меня ждала моя Инга.

Ждала работа, ждали друзья, ждала неизменная компания в пабе.

Я понял, что пора возвращаться.

Мы выпили еще по одной, сели в лодку, и Валерка завел мотор…

– Валерьяныч, – слышу. – Эй, Валерьяныч! Ты там чего, совсем в себя ушел?! Хватит водку-то греть!

Я фыркаю.

И вправду, наверное, хватит.

«Валерьяныч» – это, кстати, не отчество.

Это – имя.

Валерьян.

Хотя я лично, сами понимаете, предпочитаю Валеру.

Дедушка удружил, пламенный революционер, в честь своего старого партийного друга Валерьяна Куйбышева, не к ночи будь помянут. Причем, дедушку я помню, нрава он был крутого, и перечить родители не осмелились.