Лето волков - стр. 28

Парень внимательно посмотрел на девушку. И вдруг усмехнулся. Подмигнул.

– Ты, Сенька, про девчат забудь, – сказал Данилко. – Лет на двадцать.

– А чего она сюда? Колодцев нет? – спросил Гупан.

– Проща, – сказал Иван. – Священный родник.

– И тряпочек понавешали! – заметил Полтавец.

– Это пожелания, просьбы.

– Х-ха, – сказал Данилка. – Я бы на эту дивчинку пожелание оставил.

– Сначала фингал залечи, – обрезал его лейтенант.

Шли, уже тяжело дыша под грузом выкладки. Лес стал густым, буреломным.

На верхушки деревьев лег розовый рассвет. Перед ними был зеленый холм. Пленный остановился. Все замерли. Парень кивком указал на кусты. Гупан и Кириченко вошли в подрост, оглянулись.

Раздвинули кусты. Крашенная зеленой, облупившейся краской стальная дверь была неприметна. Прислушались: что там, за ней? Кириченко ощупал края двери, осмотрел. Чувствовалось, он здесь бывал. Достал из брезентовой сумки масленку с длинным острым носом. Петли были внутренние. Ястребок нащупал ногтем щель, просунул носик масленки, покапал. Вставил в отверстие от снятого запорного рычага крючок с бечевкой. Показал рукой, чтобы Гупан отошел подальше. И сам отступил, лег.

Стал осторожно тянуть бечевку. Дверь подалась без звука. Сначала на вершок, потом поболее. Кириченко заглянул в темноту. Снял какую-то проволочку. Втиснулся в проем.

Гупан жестом указал Ивану, чтобы он с Сенькой оставался на месте, в стороне от входа. Махнул бойцам. Часть ушла на холм, часть осталась у входа.

Бойцы достали фонари. Ждали сигнала от Кириченко.

Арестант неловко, боком, сел на кучку сена. В кустах просыпались птицы.

Иван пошевелил носком сапога несколько окурков, оставшихся от самокруток.

– Ты с бабкой приезжал на хутор, – прошептал Сенька. – У матери нарыв был, нога отнималась. Ты был пацан, но по-городскому одетый. В ботинках. Позавидовал я…

– Нарыв прошел?

– Прошел. Твоя бабка мазью вытянула… Нас пятеро лежало на полатях, штаны на всех одни.

– Решил в полицаях штаны добыть?

– Я в полицаях не был.

Иван приглядывался к Сеньке. Наставил палец на конопатый нос:

– У тебя четверо братьев, да? Мы вьюнов ловили в грязи… После ливня.

– Вспомнил, значит… Может, это… отпустишь?

– Чего? По своим полицаям соскучился?

– Да не был я в полицаях! Матерью клянусь!

– Братиками еще поклянись. Они тоже в лесу? – спросил лейтенант.

Сенька только хмыкнул, скривив рот. Проснулась, затрещала в кустах сойка. Иван с тревогой посмотрел в кусты. Птица проскрежетала свою песенку, точно ножом по тарелке поскребли. Утро! Лейтенант схватился за грудь, надеясь предотвратить приступ. Сенька с удивлением следил за ним.

Преодолев усилия Ивана, кашель и хрип вырвались наружу с удвоенной силой. Затрясли, лишили сил. Лейтенант согнулся, закрыв рот ладонью, карабин опустился. Тело дергалось.

Сенька вскочил и, наклонившись, из-за связанных рук, бросился в подрост. Иван поднялся, слезы заливали глаза. Наугад выстрелил из карабина в кусты, передернул затвор, но второго выстрела не получилось.

Иван старался выбить перекошенный патрон.

От входа в подземелье бежали бойцы. Данилка и Кириченко бросились туда, куда махнул рукой Иван. Гупан стоял, ожидая, когда пройдет приступ.

– И часто это у тебя?

– Нет, – ответил наконец Иван. – Но вот по утрам…

Из кустов вышли запыхавшиеся ястребки.