Лето разбитых сердец - стр. 7
— Ну-ну! — язвительно прошептала Варя и кивнула в сторону запертой двери в кабинет отца.
К слову, раньше батя никогда не закрывался.
— Кодовое слово — «столовая», — нарисовала она в воздухе воображаемые кавычки и посмотрела на меня, как на слабоумного.
— Ты на что намекаешь, болезная? — нахмурившись, я покрутил у виска пальцем, но, что греха таить, червячок сомнения уже заполз и в мою душу.
— Да бог с тобой, Добрынин, — выставила перед собой раскрытые ладони Скворцова. — Ни на что я не намекаю!
И тут же ехидно ухмыльнулась:
— Я всегда говорю прямо! Наша Оленька давно на твоего старика глаз положила, а ты, Митюня, готовься, — Скворцова брезгливо поморщилась. — Скоро у тебя появится новая мамочка!
— Язык прикуси, идиотка! — огрызнулся я, не на шутку взбесившись.
А чтобы стереть с Варькиного лица самодовольную ухмылку, сжал кулаки и резко шагнул в её сторону. Честное слово, в это мгновение я готов был поступиться собственными принципами и проучить коротышку. Да только звёзды на небе сегодня однозначно сошлись в созвездии великой дули, ибо все было против меня!
— Чего стоим? Кого ждём? — запыхавшись, в приёмную забежала Ирина Викторовна. — Как пакостить, так вы в первых рядах, а как отвечать за свои поступки, так сразу в кусты! Ну ничего, сейчас Владимир Геннадьевич вас научит ценить чужой труд!
Продолжая дышать как паровоз, химичка ринулась к закрытой двери.
— А может, не надо? — в последний момент пропищала за её спиной Скворцова и взволнованно закусила краешек губы.
Наконец-то и до Вари дошло, что за всё в этой жизни нужно было платить.
— Шагай давай, выскочка! – я подтолкнул трусиху вперёд, а сам двинулся следом. — Ща батя пороть нас будет! Этого ваша душа жаждет, да, Ирина Викторовна?
Но химичка не ответила. Постучав для приличия, она, недолго думая, распахнула дверь, и тут же встала на пороге кабинета, как вкопанная.
— Простите, Владимир Геннадьевич, — запинаясь, протянула она по слогам.
— Мама? — дрожащим голоском вскрикнула Варя и тут же прикрыла ладонью рот.
— Да ну вас на фиг! — запустив пятерню в волосы, отчаянно взвыл я.
Худшего сценария и придумать было сложно: раскрасневшийся от стыда батя суетливо заправлял в брюки сорочку, а мать Скворцовой, растрёпанная и помятая, смущённо отводила взгляд и никак не могла справиться с пуговкой на белоснежной блузке.
Отвернувшись к окну, я бездумно наблюдал, как мелькали перед глазами бесконечные вывески магазинов и перекрёстки, мигали светофоры, а пешеходы, как муравьи, куда-то хаотично спешили. Мне было плевать на яркое майское солнце, на мобильник, вибрирующий в руках, на олдовую песню, сочащуюся из динамиков отцовской тачки. Я был потерян, раздавлен, почти убит…
Я никогда не считал себя эгоистом, да и сам много раз подтрунивал над батей, чтобы тот, наконец, выкинул из головы мою мать и вновь попытал счастья. Отец обычно грустно улыбался, намекая, что это не так просто, а потом менял тему разговора. Я его понимал: жизнь с моей матерью изрядно потрепала его, да и меня выжала подчистую. И все же я хотел старику счастья. Теперь же, до боли сжимая кулаки, понимал: не такого, не с ней, не сейчас!
— Поговорим, сын? — глухо предложил отец, тарабаня указательным пальцем по кожаной оплётке руля.
Дорога от школы до нашей пятиэтажки на другом конце города занимала обычно минут сорок, но сегодня я не заметил, как пролетело время. Продолжая глазеть в окно, я сухо покачал головой: говорить с отцом не хотел, не мог, но главное — до чёртиков боялся…